Граф Соколов — гений сыска

— Дмитрий Львович вчера был извещен телеграммой, а сейчас сидит в приемной и ждет встречи. Должен предупредить: он совершенно убит внезапной кончиной отца. Будьте, Аполлинарий Николаевич, с ним деликатней, это моя просьба.

— Благодарствую-с за ваш полезный совет, — Соколов изобразил расшаркивание.

Кошко покраснел от досады, но ничего не ответил.

В приемной навстречу Соколову поднялся осанистый, в костюме от хорошего портного человек лет сорока. Волосы его на артистический манер волнистыми прядями сбегали на плечи. Глаза — крупные, красивые — глядели с печальной тревогой.

Соколов спросил:

— Я хотел бы знать, что побудило вашего отца залезть в петлю?

Дмитрий неопределенно развел руками:

— Все это, знаете, невероятно до такой степени, что я не вижу никакого объяснения... Мне когда сообщили об этом в Рязани, где я находился по служебным делам, то просто не поверил, думал, дурная шутка...

— С кем ваш батюшка дружил?

— Никого и ничего отцу было не надо — только редкие книги, и все! Впрочем, он порой принимал у себя Владимира Чуйко, это владелец большого антикварного магазина на Мясницкой, в доме Давыдовой, что, знаете, против Банковского переулка. И еще он приятельствовал с библиофилом Ульянинским, тоже одержим книгой, вроде папаши.

— Большой капитал был у вашего отца?

— Да, значительный! В ценных бумагах и наличными — не менее ста тысяч. Он все это прятал в палисандровом шкафу, что стоит в гостиной. Мне он доверял, при мне раза два доставал оттуда деньги...

— Когда вы в долг просили?

Дмитрий очень удивился:

— Да, в долг! Но откуда вы это знаете?

— Смекалистый я! Кстати, ценные бумаги и ассигнации, как и шкатулку с золотыми изделиями, мы приобщили к протоколу допроса. По завершении следствия вам вернем. Вы, Дмитрий Львович, не возражаете, коли беседу продолжим в доме вашего покойного батюшки?

— Что ж, раз так надо, я готов.

— Кстати, вы слыхали, сударь, про новую забаву сыщиков — дактилоскопию?

— Что это?

— Не знаете? Напрасно, увлекательное дело. А вот и наш фотограф Ирошников — золотой человек. Юрий Павлович, по хорошему знакомству, сделай нам твое одолжение, прокатай пальчики Дмитрия Львовича.

Ирошников пригласил:

— Милости прошу в лабораторию! Дмитрий Львович, вот раковина, вот мыло — тщательно вымойте руки и досуха вытрите. Не бойтесь, это не больно и совершенно для вас бесплатно, — живо проговорил Ирошников, который всегда заряжался от Соколова бодрым настроением.

Достав цинковую пластинку, он капнул на нее типографской краски и резиновым валиком тонко растер ее. Тут же ловко захватил с боков суставы пальцев Дмитрия, перекатил от одного ногтя к другому и таким же манером перенес отпечаток на регистрационный бланк.

— Чепуха, право, — пробормотал Дмитрий, на лице которого было написано любопытство, смешанное с недоверием.

Рефлекс цели

Соколов и Дмитрий вышли на Тверской бульвар поймав лихача, отправились к Тургеневской площади. Огромная людная Москва жила своей прекрасной и шумной жизнью, двигалась мимо богатых витрин магазинов, затененных брезентовыми навесами, яркой нарядной толпой, оглашалась криками офенъ и торговцев мороженым, звоном конки, была хороша лубочной прелестью золотых церковных куполов, шумной бестолочью едущих колясок и неимоверным количеством тяжко нагруженных ломовых телег. Это была сказочная и вечно праздничная жизнь, которую нам нынче и представить себе невозможно.

Соколову было странно и больно сознавать, что где-то рядом, в темных углах бушуют грязные страстишки, царствуют жестокость, притворство и лживость. Те, кого Господь создал по своему образу и подобию для жизни светлой и радостной, уничтожают ее алкоголем, наркотиками, преступлениями.

Дмитрий с явным трепетом вошел в квартиру, где совсем еще недавно страшно умирал его отец.

Соколов сказал:

— Внимательней проверьте, все ли на месте, нет ли каких перемен? Картины, вазы, статуэтки, вообще, весь антиквариат — целы?

Дмитрий долго осматривал ящики комодов, содержимое книжных шкафов и полок, конторку, стоявшую в библиотеке. Открыл даже тайный ящик в секретере, где лежали редкие древние монеты, которые отец коллекционировал.

— Кажется, все лежит на своих местах, — сказал он.

— Стало быть, самоубийство?

— Вне сомнений. Человек он был кристальной честности, доброжелательный, спокойный. Но порой на него накатывала какая-то меланхолия. А что касается редких книг, то тут, уверен, батюшка был просто одержимым. Среди сна он мог вскочить и начать целовать какой-нибудь уникум.

— Вы желаете сказать, что Лев Григорьевич был психически больным?

— Нет, но даже ученые пишут, что коллекционер — человек не совсем здоровый. Я, поверьте, у кого-то читал...