Графиня де Монсоро

— Куда я иду? Вы у меня спросили, куда я иду?

— Да!

— И что я вам ответил?

— Ты ответил, что идешь произносить речь.

— Однако в этом есть доля правды, — пробормотал потрясенный Горанфло.

— Проклятье! Какая там доля, ты даже воспроизвел передо мной добрый кусок своей речи, она была не из коротких.

— Моя речь состояла из трех частей, такую композицию Аристотель считает наилучшей.

— В твоей речи были возмутительные выпады против короля Генриха Третьего.

— Да неужели?!

— Просто возмутительные, и я не удивлюсь, если узнаю, что тебя обвиняют в подстрекательстве к беспорядкам.

— Господин Шико, вы открываете мне глаза. А что, когда я говорил с вами, у меня был вид человека бодрствующего?

— Должен признаться, куманек, ты показался мне очень странным. Особенно взгляд у тебя был такой неподвижный, что я даже испугался. Можно было подумать, что ты все еще не пробудился и говоришь во сне.

— И все же, — сказал Горанфло, — какой бы дьявол в это дело не влез, я уверен, что проснулся нынче утром в “Роге изобилия”.

— Ну и что в этом удивительного?

— Как что удивительного? Ведь, по вашим словам, в десять часов я ушел из “Рога изобилия”.

— Да, но ты туда вернулся в три часа ночи, и в доказательство могу сказать, что ты оставил дверь открытой и я замерз.

— И я тоже, — сказал Горанфло. — Это я припоминаю.

— Вот видишь! — подхватил Шико.

— Если только вы говорите правду…

— Как если я говорю правду? Будь уверен, куманек, мои слова — чистейшая правда. Спроси-ка у мэтра Бономе.

— У мэтра Бономе?

— Конечно, ведь это он открыл тебе дверь. Должен тебе заметить, что, вернувшись, ты просто раздувался от важности, и я тебе сказал: “Стыдись, куманек, спесь не приличествует человеку, особенно если этот человек — монах”.

— И почему я так возгордился?

— Потому что твоя речь имела успех, потому что тебя поздравляли и хвалили герцог де Гиз, кардинал и герцог Майенский… Да продлит Господь его дни, — добавил Шико, приподнимая шляпу.

— Теперь мне все понятно, — сказал Горанфло.

— Вот и отлично. Значит, ты признаешь, что был на этом собрании? Черт побери, как это ты его называл? Постой! Собрание святого Союза. Вот как.

Горанфло уронил голову на грудь и застонал.

— Я сомнамбула, — сказал он, — я давно уже это подозревал.

— Сомнамбула? — переспросил Шико. — А что это значит — сомнамбула?

— Это значит, господин Шико, — в моем теле дух господствует над плотью в такой степени, что, когда плоть спит, дух бодрствует и повелевает ею, а плоть, раз уж она спит, вынуждена повиноваться.

— Э, куманек, — сказал Шико, — все это сильно смахивает на колдовство. Если ты одержим нечистой силой, признайся мне откровенно. Как это можно, чтобы человек во сне ходил, размахивал руками, говорил речи, поносящие короля, — и все это не просыпаясь? Разрази меня гром! По-моему, это противоестественно. Прочь, Вельзевул Vade retro, Satanas![27]

И Шико отъехал в сторону.

— Значит, — сказал Горанфло, — и вы, и вы тоже меня покидаете, господин Шико. Tu quoque, Brute![28] Ай-яй-яй! Я никогда не думал, что вы на это способны.

И убитый горем монах попытался выжать из своей груди рыдание.

Столь великое отчаяние, которое казалось еще более безмерным оттого, что заключалось в этот пузатом теле, вызвало у Шико жалость.

— Ну-ка, — сказал он, — повтори, что ты мне говорил?

— Когда?

— Только что.

— Увы! Я ничего не помню, я с ума схожу, голова у меня битком набита, а желудок пуст. Наставьте меня на путь истинный, господин Шико!

— Ты мне говорил что-то о странствиях?

— Да, говорил, я сказал, что достопочтенный отец приор отправил меня постранствовать.

— В каком направлении? — осведомился Шико.

— В любом, куда я захочу, — ответил монах.

— И ты идешь?

— Куда глаза глядят. — Горанфло воздел руки к небу. — Уповая на милость Божью! Господин Шико, не оставьте меня в беде, ссудите меня парой экю на дорогу.

— Я сделаю лучше, — сказал Шико.

— Ну-ка, ну-ка, что вы сделаете?

— Как я тебе сказал, я тоже путешествую.

— Правда, вы мне это говорили.

— Ну и вот, я беру тебя с собой.

Горанфло недоверчиво посмотрел на Шико, это был взгляд человека, не смеющего верить в свалившееся на него счастье.

— Но при условии, что ты будешь вести себя разумно, тогда я позволю тебе оставаться закоренелым греховодником. Принимаешь мое предложение?

— Принимаю ли я! Принимаю ли я!.. А хватит ли у вас денег на путешествие?

— Смотри сюда, — сказал Шико, вытаскивая объемистый кошелек с приятно округлившимися боками.

Горанфло подпрыгнул от радости.

— Сколько? — спросил он.

— Сто пятьдесят пистолей.

— И куда мы направляемся?

— Это ты увидишь, кум.

— А когда мы будем обедать?

— Сейчас же.

— Но на чем я поеду? — с беспокойством спросил Горанфло.

— Только не на моей лошади, черт подери! Ты ее раздавишь.

— А тогда, — растерянно сказал Горанфло, — что же делать?

— Нет ничего проще. Ты пузат, как Силен, и такой же пьяница. Ну и, чтобы сходство было полным, я куплю тебе осла.

— Вы мой король, господин Шико; вы мое солнышко! Только выберите осла покрепче. Вы мой Бог. Ну, а теперь, где мы будем обедать?