Графиня де Монсоро

Орильи начал было рассказывать, но тут принца позвали. Король уже сидел за столом и удивлялся, что не видит герцога Анжуйского, или, вернее говоря, Шико обратил его внимание на отсутствие принца, и король потребовал позвать брата.

— Ты расскажешь мне все во время шествия, — решил герцог.

И он пошел за посланцем короля.

А теперь, так как мы, будучи заняты более важным героем, не располагаем временем, чтобы последовать за герцогом и Орильи по улицам Парижа, мы расскажем нашим читателям, что произошло между д’Эперноном и лютнистом.

Ранним утром д’Эпернон явился в Анжуйский дворец и сказал, что хочет поговорить с Орильи. Он давно уже был знаком с музыкантом. Последний учил его игре на лютне, и ученик с учителем много раз встречались, чтобы попиликать на виоле или на скрипке, как это было в моде в те времена не только в Испании, но и во Франции.

Вследствие этого двух музыкантов связывала нежная, хотя и умеренная этикетом дружба. А кроме того, д’Эпернон, хитрый гасконец, подбирался к хозяевам через их слуг, и мало было у герцога Анжуйского таких тайн, о которых миньон не был бы осведомлен своим другом Орильи.

Добавим к этому, что он, как ловкий дипломат, подслуживался одновременно и к королю, и к герцогу, переметываясь от одного к другому из страха нажить себе врага в короле будущем и из желания сохранить благоволение короля царствующего.

Целью его последнего визита к Орильи было побеседовать о предстоящем поединке.

А поединок с Бюсси не переставал тревожить королевского любимца. Храбрость никогда не относилась к главным чертам характера д’Эпернона, а для того чтобы хладнокровно принять мысль о поединке с Бюсси, надо было обладать более чем храбростью — надо было обладать бесстрашием. Драться с Бюсси означало встать лицом к лицу с верной смертью. Некоторые осмелились на это, но были повержены в бою на землю, да так с нее и не встали.

Стоило только д’Эпернону заикнуться музыканту о занимавшем его деле, как Орильи, знавший о тайной ненависти своего господина к Бюсси, тут же стал поддакивать своему ученику и усиленно жалеть его. Он сообщил, что уже неделю господин де Бюсси упражняется в фехтовании, по два часа каждое утро, с горнистом из гвардии, самым коварным клинком, когда-либо известным в Париже, своего рода артистом в деле фехтования, который, будучи путешественником и философом, заимствовал у итальянцев их осторожность и осмотрительность, у испанцев — ловкие, блестящие финты, у немцев — железную хватку пальцев на рукоятке и искусство контрударов и, наконец, у диких поляков, которых тогда называли сарматами, — их вольты, их прыжки, их внезапные расслабления и бой грудь с грудью. Во время этого длинного перечисления преимуществ противника д’Эпернон сгрыз от страха весь кармин со своих крашеных ногтей.

— Вот как! Ну, тогда мне конец, — сказал он, смеясь и бледнея разом.

— Еще бы, черт возьми! — ответил Орильи.

— Но это же бессмысленно, — воскликнул д’Эпернон, — выходить на поединок с человеком, который, вне всяких сомнений, должен тебя убить! Все равно что бросать кости с игроком, который уверен, что он каждый раз выбросит дубль-шесть.

— Надо было думать об этом, прежде чем принимать вызов, сударь.

— Чума меня побери! — воскликнул д’Эпернон. — Как-нибудь выпутаюсь. Недаром же я гасконец. Безумец тот, кто добровольно уходит из жизни, и особенно в двадцать пять лет. По крайней мере, так полагаю я, черт побери! И весьма разумно полагаю. Постой!..

— Я слушаю.

— Ты говоришь, господин де Бюсси уверен, что убьет меня?

— Ни минуты не сомневаюсь.

— Тогда это уже не дуэль, если он уверен, это — убийство.

— И в самом деле!

— А коли это убийство, то какого черта?

— Ну?

— Закон разрешает предупреждать убийство с помощью…

— С помощью?

— … с помощью… другого убийства.

— Разумеется…

— Раз он хочет меня убить, кто мне мешает убить его раньше?

— О! Бог мой! Никто, разумеется, я об этом уже думал.

— Разве мое рассуждение не ясно?

— Оно ясно, как Божий день.

— И естественно?

— Более чем естественно!

— Но только, вместо того чтобы варварски убить его собственными руками, как он это хочет проделать со мной, я — мне ненавистна кровь — предоставлю позаботиться об этом кому-нибудь другому.

— Значит, вы наймете сбиров?

— Клянусь честью, да! Как герцог де Гиз и герцог Майенский — для Сен-Мегрена.

— Это вам обойдется недешево.

— Я дам три тысячи экю.

— Когда ваши сбиры узнают, с кем они должны иметь дело за три тысячи экю, вам не удастся нанять больше шести человек.

— А разве этого недостаточно?

— Шесть человек! Да господин де Бюсси убьет четверых, прежде чем сам получит хоть одну царапину. Вспомните-ка стычку на улице Сент-Антуан, когда он ранил Шомберга в бедро, вас — в руку и чуть не прикончил Келюса.

— Я дам шесть тысяч экю, если надо, — сказал д’Эпернон. — Дьявольщина! Если уж я берусь за дело, я хочу сделать его хорошо, так, чтобы он не ускользнул.

— У вас есть люди на примете? — спросил Орильи.

— Проклятье! — ответил д’Эпернон. — Кое-кто есть, из тех, кому делать нечего: солдаты в отставке, разные удальцы. В общем-то, они стоят венецианских и флорентийских молодцов.