Графиня Де Шарни

– Вот и хорошо! – обрадовался аббат Фортье, наливая полный стакан прекрасного, отливавшего рубином бургундского. – Вот пейте, тетушка Анжелика, и когда станете считать свои экю, вам будет казаться, что монет вдвое больше.

Тетушка Анжелика поднесла было стакан к губам.

– Мои экю? – поперхнулась она. – Ах, господин аббат, не говорите таких слов, ведь вы – служитель Господа, и вам могут поверить.

– – Пейте, тетушка Анжелика, пейте!

Тетушка Анжелика пригубила вино, словно лишь для того, чтобы доставить удовольствие аббату Фортье, и, прикрыв глаза, сама не заметила, как стакан опустел примерно на треть.

– Ой, какое крепкое! – заметила она. – Уж и не знаю, как можно пить вино неразбавленным!

– А я, – возразил аббат, – не понимаю, как можно разбавлять вино водой; впрочем, не в этом дело.., могу поклясться, тетушка Анжелика, что у вас припрятана где-нибудь увесистая кубышка.

– Ах, господин аббат, господин аббат! Не говорите так? Мне нечем даже платить налоги, ведь они составляют целых тря ливра и десять су в год.

И тетушка Анжелика отпила еще треть.

– Да, я знаю, что вы так говорите; однако я могу поручиться, что, если ваш племянник Анж Питу пошарит хорошенько в тот день, когда вы отдадите Богу душу, он найдет в каком-нибудь старом чулке кругленькую сумму, на которую сможет купить всю улицу Пле.

– Господин аббат! Господин аббат! – взмолилась тетушка Анжелика. – Если вы будете говорить такие вещи, меня убьют разбойники, которые поджигают фермы и отнимают урожай; ведь они поверят словам такого святого человека, как вы, они подумают, что я богата… Ах, Боже мой. Боже мой! Какое несчастье!

И она допила вино, причем глаза ее подернулись от удовольствия слезой.

– Так, глядишь, к винишку-то вы и приохотитесь, тетушка Анжелика, – по-прежнему насмешливо заметил аббат.

– Нет, как вы хотите, но уж очень оно крепкое, – проворчала старуха.

Ужин аббата подходил к концу.

– Итак, что за новый скандал сотрясает Израиль?

– Господин аббат! Дочка Бийо только что приехала в дилижансе с ребенком!

– Ага! – пропел аббат. – А я-то думал, что она подбросила его в приют…

– И хорошо бы сделала, – прошипела тетушка Анжелика, – уж во всяком случае, ей не пришлось бы из-за него краснеть!

– По правде говоря, тетушка Анжелика, это все плоды нового воспитания… А зачем она сюда явилась?

– Похоже, хочет повидаться с матерью: она спрашивала у детворы, жива ли еще ее мать.

– А знаете ли вы, тетушка Анжелика, – злорадно проговорил аббат, – что мамаша Бийо забыла исповедаться?

– В том не ее вина, господин аббат, – возразила тетушка Анжелика, – бедняжка уже месяца четыре как лишилась рассудка; а вот в те времена, когда дочь не доставляла ей столько хлопот, это была женщина благочестивая, богобоязненная; приходя в церковь, она всегда брала два стула: на один садилась, на другой ставила ноги.

– А ее муж?! – воскликнул аббат, я глаза его сверкнули злобой. – Гражданин Бийо, взявший Бастилию, сколько стульев брал он?

– Подумать только!.. Не знаю… – растерянно пробормотала тетушка Анжелика. – Кажется, он вовсе не бывал в церкви; зато уж мамаша Бийо…

– Хорошо, хорошо, – замахал на нее руками аббат, – об этом мы поговорим в день ее похорон.

Осенив себя крестным знамением, он прибавил:

– Помолитесь вместе со мною, сестры. Обе Старые девы перекрестились и стали горячо молиться.

Глава 27. ДОЧЬ И МАТЬ

Тем временем Катрин продолжала свой путь. Дойдя до конца улицы, она свернула влево, прошла по улице Лорме, а потом зашагала по тропинке, протоптанной через поле; тропинка вывела ее к Писле.

Печальные воспоминания охватили Катрин, пока она шла к дому.

Увидев мостик, она вспомнила, как прощалась с Изидором, как, лишившись чувств, упала и лежала до тех пор, пока ее не подобрал Питу.

Подходя к ферме, она почувствовала, как у нее сжалось сердце при виде дуплистой ивы, где Изидор оставлял свои письма.

Подойдя еще ближе, она взглянула на окошко, через которое к ней в комнату влез Изидор в ту самую ночь, когда Бийо целился в молодого человека, но, к счастью, не попал.

Наконец, когда Катрин подошла к воротам фермы, она вспомнила, как часто ходила этой хорошо знакомой дорогой в Бурсон, как Изидор приходил к ней…

Не раз ночью сиживала она у окошка, устремив взгляд на дорогу и с замиравшим сердцем поджидая возлюбленного, который появлялся всегда точно в назначенный час; едва она его замечала, как руки ее сами тянулись к нему навстречу!

Теперь он был мертв, а ее руки крепко прижимали к груди его ребенка. И какое дело было ей до того, что люди говорили о ее бесчестье, о ее позоре? Разве такой красивый малыш мог быть для матери бесчестьем или позором?

Она торопливо и безбоязненно вошла на ферму.

Огромный пес залаял при ее появлении, но вдруг, узнав свою молодую хозяйку, подбежал к ней, насколько позволяла цепь, и, радостно заскулив, встал на задние лапы.

На лай собаки на порог вышел какой-то человек посмотреть, в чем дело.

– Мадмуазель Катрин! – вскричал он.

– Папаша Клуи! – воскликнула Катрин.

– Добро пожаловать, мадмуазель, – пригласил старый сторож. – Вас здесь так недоставало…