Графиня Де Шарни

– Итак, вот и я! Скажите, чего вам хочется? – спросил Калиостро, проходя вслед за Жильбером в самую дальнюю комнату доктора. т – Садитесь, учитель.

Калиостро сел.

– Вы знаете, что сейчас происходит, – начал Жильбер.

– Вы хотите сказать: что произойдет, – поправил Калиостро, – потому что сию минуту ничего не происходит.

– Не происходит, верно; однако готовится нечто ужасное, не так ли?

– Да, в самом деле, это ужасно… Правда, иногда ужасное становится необходимым.

– Учитель, – проговорил Жильбер, – когда вы произносите подобные слова, с присущим вам непоколебимым хладнокровием, вы заставляете меня трепетать!

– Что ж поделаешь! Я всего-навсего эхо: эхо рока! Жильбер поник головой.

– Вы помните, Жильбер, что я вам сказал в тот день, как встретил вас в Бельвю шестого октября? Я тогда предсказал вам смерть маркиза де Фавра.

Жильбер вздрогнул.

Он, смотревший прямо в лицо не только людям, но и обстоятельствам, перед этим таинственным существом чувствовал себя беззащитным.

– – Я вам сказал тогда, – продолжал Калиостро, – что если у короля в его жалком умишке есть хоть крупица здравого смысла, во что мне самому не хотелось верить, то он согласится на побег?

– Он и согласился! – заметил Жильбер.

– Да; однако я имел в виду: пока у него есть время.., а когда он, наконец, собрался бежать.., черт побери! Оказалось, что времени-то уже и нет! Я еще тогда, если помните, прибавил, что если король будет сопротивляться, если королева будет сопротивляться, если дворяне будут сопротивляться, мы сделаем революцию.

– Да, вы опять правы: революция свершилась, – со вздохом признал Жильбер.

– Не совсем, – поправил Калиостро. – Однако она свершается, как видите, дорогой мой Жильбер! Помните, как я вам рассказывал о машине, изобретаемой одним из моих друзей, доктором Гильотеном.?.. Вы проходили через площадь Карусели, там, напротив Тюильри? Так вот, это та самая машина, которую я показал королеве в замке Таверне в графине с водой.., вы припоминаете, не так ли: вы тогда были мальчиком вот такого роста, не больше, и уже были влюблены в мадмуазель Николь… А знаете, ее муж, милейший господин де Босир, только что приговорен к повешению, и казни ему не избежать!.. – так вот, эта машина уже действует!

– Да, – кивнул Жильбер, – и пока чересчур медленно, потому что ей помогают сабли, пики и кинжалы.

– Послушайте! – проговорил Калиостро. – Необходимо принять во внимание следующее: мы имеем дело с жестокими упрямцами! Ведь аристократов, двор, короля, королеву не раз так или иначе предупреждали, но это не принесло никаких плодов; народ взял Бастилию – им хоть бы что; произошли события пятого-шестого октября – им и это не пошло впрок; наступило двадцатое июня – их и это ничему не научило; вот уж отгремело и десятое августа – опять ничего; короля заключают в Тампль, аристократов – в Аббатство в Ла Форс, Бисетр – ничего! Король в Тампле радуется тому, что прусская армия захватила Лонгви; аристократы в Аббатстве кричат: «Да здравствует король! Да здравствуют пруссаки!» Они пьют шампанское перед самым носом у простых людей, которые пьют воду; они едят пирог с трюфелями на виду у простых людей, когда тем не хватает хлеба! Прусскому королю Вильгельму пишут: «Берегитесь! Если вы позволите себе еще что-нибудь после Лонгви, если вы еще хоть на шаг приблизитесь к сердцу Франции, это будет смертный приговор королю!», а он на это отвечает: «Как бы ужасно ни было положение королевской семьи, войска не могут отступать. Я всей душой желаю успеть прибыть вовремя, чтобы спасти короля Французского; однако мой долг прежде всего – спасти Европу!» И он идет на Верден… Пора положить этому конец.

– Чему?! – воскликнул Жильбер.

– – Необходимо покончить с королем, королевой, аристократами.

– И вы убьете короля? Вы убьете королеву?

– О нет, отнюдь не их! Это было бы большой глупостью; их необходимо судить, вынести приговор, казнить их публично, как поступили с Карлом Первым; но от всего остального необходимо избавиться, доктор, и чем раньше, тем лучше.

– Кто же так решил? Ну, говорите! – вскричал Жильбер. – Может быть, ум? Или честь? А может, совесть того самого народа, о котором вы говорите? Когда бы у вас был Мирабо в роли гения, Лафайет – как воплощение преданности и Верньо – как олицетворение справедливости, и если бы от их имени вы пришли ко мне и сказали: