Графиня Потоцкая. Мемуары. 1794—1820

В продолжение тех нескольких дней, которые красавица провела в Варшаве, де Прадт считал своим долгом обращаться с ней как со второй императрицей (facsimilu d'imperatrice) и оказывал ей предпочтение перед всеми дамами. Во время парадных обедов ей первой подавали кушанья, она занимала почетное место, ей оказывались всевозможные знаки внимания. Это оскорбляло знатных вдов и производило дурное впечатление на мужей других дам, а молодые женщины, мало заботившиеся о сохранении этикета, открыто смеялись над влюбленным экстазом, с которым архиепископ не сводил своего лорнета с полных белых рук графини.

Пребывание в Париже возымело на нее огромное влияние: она научилась держать себя со скромным тактом, что было довольно трудно, принимая во внимание то двусмысленное положение, в котором она находилась. Рассказывают, что, щадя Марию Луизу, которая была очень ревнива, графиня сумела внушить ей сомнение в своей тайной связи с императором. Поэтому-то Наполеон и сохранил впоследствии свои отношения с одной графиней Валевской. В тот момент, когда счастье отвернулось от него, графиня открыто последовала за императором на остров Эльбу, но он с неодобрением отнесся к этому поступку, и подруга, столь преданная в несчастье, была удалена из уважения к неверной жене.

Назойливое поведение де Прадта послужило причиной того, что красавица внезапно покинула Варшаву. По-видимому, окружающая обстановка ее сильно стесняла, и она предпочла запереться в своем скромном убежище и здесь ожидать конца событий.

Мой муж, следуя общему движению, отправился в Вильну, где занял место во временном правительстве, только что организованном императором[44]. А я в это время вместе с детьми оставалась в Натолине, занимаясь устройством этого чудного имения.

Де Прадт, наслышанный о прелестях этого уголка, пожелал лично убедиться в правдивости слухов и написал мне письмо, в котором выразил желание быть приглашенным на обед. Меня удивила такая фамильярность и бесцеремонность, тем более что я совершенно не подавала никакого повода к подобному приглашению, но я, разумеется, ответила так, как того требовали приличия.

Мы наблюдали за тем, как жирные андалузские лошади с трудом привезли посла. День был очень жаркий, и де Прадт чувствовал себя весьма утомленным. Отдохнув, он снова затянул свои старые, избитые анекдоты, из которых самый свежий касался времен мадам де Помпадур, путешествия в Марли и т. п. Замолчал он только тогда, когда мы перешли в столовую, но и здесь пришлось выслушать длинные разглагольствования о каждом подаваемом блюде. Он очень удивлялся, что в Польше умеют так хорошо готовить, и столько об этом говорил, что я наконец не выдержала и сообщила, что мой повар – француз. Его удивление было безгранично, и он не переставал засыпать меня вопросами о том, как его имя, где он родился и где обучался своему мастерству. Я не знала этих подробностей, и мне пришла в голову мысль позвать самого повара. Эта глупая сцена произвела, по-видимому, очень тяжелое впечатление на молодых людей из посольства, и они имели очень сконфуженный вид. Я поднялась из-за стола, заявив, что уже пора отправляться на прогулку, которую мы собирались осуществить.

Все общество поспешило на мызу, где нас уже ждали коляски, а посол уехал домой. Было то время года, когда комары особенно назойливы и злы: как будто злая фея нарочно созвала их в это очаровательное местечко, чтобы гости не подумали, что находятся в раю. Упоминаю об этом потому, что эти маленькие насекомые послужили причиной появления прелестного стихотворного экспромта. Самый молодой из посольских, о котором я уже упоминала, господин де Пана, очень занятый своей маленькой особой, надоел нам своими горькими жалобами и громкими возгласами, сопровождавшими каждый укус комара. К концу прогулки он возопил, что уже умер, так как последний комар его доконал, и теперь, будучи съеден этими «людоедами», ему остается только быть погребенным.

Я пришла в восторг от перспективы иметь у себя в парке надгробный памятник и предложила придумать для него эпитафию. Спустя несколько минут господин де Бреванн прочитал стихотворение, которое написал в своей записной книжке тут же, прогуливаясь. Оно дает яркое представление об изяществе и грации его ума.

Здесь покоится третья часть аудитора.
Пожалейте его, а также и того комара,
Который, съев так мало, умер от голода.

Это трехстишие привело в восхищение как всех нас, так и господина де Пана, который с чисто французской веселостью смеялся над собой.