Графоман

— Это ужасно, Вася. Это ужасно! Талант нужно реализовать, талантливые люди должны жить красиво, — Ромашкин отвел в сторону руку с бокалом, делая широкий театральный жест, едва не зацепив проходящего мимо посетителя.

— Эй, придурок! Поосторожней тут бокалом размахивай! — проворчал посетитель.

— Извините, любезный, извините, — пробормотал Ромашкин и, повернувшись к Василию Петровичу, продолжил: — Вот видишь, мы с тобой, двое талантливых людей, сидим в этом грязном, вонючем кабаке, пьём это гнусное, вонючее пиво, а какие-то бездари сидят в шикарных ресторанах и пьют виски, коньяк, шампанское. Так быть не должно, талант должен стоить денег, нужно только реализовать себя.

— Ну, ты, реализовал? — не совсем твердым голосом спросил Василий Петрович.

— Ещё не полностью, так сказать, но скоро, очень скоро… а ты, ты должен, непременно должен опубликовать свой роман, — Ромашкин снова поднял бокал. — Давай, за нас, за тебя, за твой талант, Вася, ну, и за меня, конечно.

Они чокнулись, выпили, Ромашкин рассмеялся.

— Для того, чтобы опубликовать роман, Володя, нужны деньги.

— Вальдемар, — поправил Ромашкин, — называй меня Вальдемар. Нужны не только деньги, нужно имя, имя, Вася, имя. Вальдемар Ромашкин — это звучит,

р е ж и с с е р В а л ь д е м а р Р о м а ш к и н, — пробормотал он, растягивая слова, — звучит?

— Звучит, Ромашкин, звучит, — заплетающимся языком ответил Василий Петрович. Только денег для публикации романа мне взять негде.

— Как это, негде? — удивился Ромашкин. — У тебя квартира есть?

— Ну, есть.

— Твоя?

— Ну, моя.

— Тогда, продай квартиру, купи домик, где-нибудь в деревне, и опубликуй свой роман. Хха! Бери пример с меня, вот увидишь, как скоро стану я известным и богатым!

Но ни известным, ни тем более богатым Вальдемар Ромашкин не стал, театр его просуществовал чуть более трех месяцев. Премьера спектакля, на которую так рассчитывал Ромашкин, с треском провалилась, аншлага не было, сборы не превышали недельного заработка дворника, платить за аренду было нечем, впрочем, как и нечем было платить зарплату актерам, которые тут же разбежались, а Вальдемар Ромашкин, вновь став Владимиром, возвратился в свой местный театр на должность актера, но уже не первой категории, с которой он ушёл в режиссеры, а второй, поскольку место его было занято.

Сколько бокалов пива было выпито в тот вечер, пожалуй, ни Василий Петрович, ни Ромашкин, ни тем более сочинитель этой истории уже и вспомнить не смогут, но, как говорил царь Соломон, всё проходит, вот и этот вечер прошёл, пора было расходиться по домам, пока оба друга были ещё в состоянии дойти до автобусной остановки. Поднявшись по ступенькам, которых, на удивление, оказалось значительно больше, чем тогда, когда они спускались в подвальчик, друзья оказались на улице. Стемнело, тусклые фонари на столбах с трудом освещали пространство, начинался мелкий, противный, моросящий дождь.

— Мне туда, — показал рукой в темноту Василий Петрович, — там мой автобус.

— А мне туда, — показал в противоположную сторону Ромашкин. — А ты где живешь?

— На Черёмушках.

— А…а…а… — понимаю, знаю, я тоже там жил, раньше. А теперь, впрочем, ты знаешь… Дом, конечно не очень, но рядом с морем.

Известный уже нам дом под двадцать седьмым номером по Парусному спуску действительно стоял у самого моря, точнее у рыбной гавани, и ко всем неудобствам жителей этого дома добавлялся ещё и стойкий, крепкий запах рыбы, проникающий во все щели, особенно, когда ветер дул с гавани.

Василий Петрович жил на Черёмушках, так назывался в Понтополе район новостроек. Когда-то, в пятидесятых годах в Москве, на месте, где находилась деревня под названием Черёмушки, построили новый жилой массив из крупноблочных домов, прозванных в народе «хрущевками». С тех пор в каждом городе, то ли по причине подражания столице, то ли в силу недостатка фантазии, все новостройки стали называть Черёмушками. Не смог избежать этого и Понтополь, хотя никакой деревни на месте нового района на окраине города прежде не было, да и черемуха в этих краях никогда не росла.

— А как жена твоя отнеслась к тому, что ты квартиру продал? — поинтересовался Василий Петрович.

— Жена? — удивленно спросил Ромашкин. — Какая жена? Ах, жена. Так это, какая же это будет жена? Она ведь у меня не первая, — он стал загибать пальцы, вспоминая количество жен, — сначала была Света, потом Рая, потом Маргарита, теперь Люба, ого, Любочка у меня четвертая. Так вот, Любочка про эту квартиру ничего не знала, а узнала, когда я уже квартиру продал.

— И как? Не выгнала?

— Выгнать? Меня? А зачем? Конечно, сказала, что я идиот, но она ведь меня прописала, зачем выгонять? Так нам трехкомнатная квартира светит, если из аварийного дома переселят в нормальный, а если выгонит, то…

— Вы вдвоем живете?

— Да, но там прописано… в общем, все Любины родственники.

— Ну, давай, пока, Вальдемар, пойду я, — сказал Василий Петрович, протягивая Ромашкину руку.

— Я провожу.