Графоманка

Однажды вечность назад молодая Ларичева дежурила под светлыми сводами Дворца культуры во время выборов, и рядом с ней в комиссии оказался славный паренек. Они то и дело переглядывались. Народ на выборы шел бурно, и поэтому инспекторам по отдельным буквам никак было не разговориться. И даже если народ по какой-то букве шел недостаточно, брали бюллетени и пачками опускали в урну при пустом зале. И отмечали в списках. В комнатке отдыха они попали за один столик. Он подвинул ей шоколадку из буфета и кофе. И она тут же подумала — “мужчина!” Потом еще принес. “Чересчур мужчина!” Она не знала, что в буфете выделено для комиссии бесплатно, и подумала, грешным делом, что — с чего бы? Потом ночью после подсчета голосов банкет устроили для комиссии, все танцевали в полном дыму, всем раздали паек — апельсины и колбасу, и Ларичеву интересный седой человек пригласил и долго не отпускал, жестко прижимая к себе по всей длине тела. Однако паренек, оказался более расторопным, чем могло показаться. И чуть позже Ларичева очнулась в незнакомой комнате, потому что знакомый ей паренек брал очищенные мандаринки и клал ей в рот, а сам в это время целовал ей грудь. Причем очень синхронно: втягивал сосок — в ее рот дольку, втягивал — ей опускал очередную дольку… Она тогда ужасно удивилась и спросила: “Это тоже только для членов комиссии?” А паренек сказал: “Да”. И на все остальные вопросы отвечал так же. Ларичева ничего не могла поделать. Ей было слишком щекотно и хорошо. Она стонала так, что паренек вздрагивал: “Тебе больно?” Паренек ее зацеловал, загладил до полного выпадения в осадок, а потом прошептал, что если она чем-либо недовольна, он может отвезти ее на такси домой. Домой в общежитие Ларичева катастрофически не хотела. И паренек стал такое творить, что мама родная. Он быстро вовлек ее в свои игры и, если до этого стонала только она, то теперь застонал еще и он. Так до утра и простонали. Выходя из его общежития, она подумала: “Вот оно, счастье”. И упала в обморок. Но, падая, она сильно ударилась спиной и от боли пришла в себя. Держась за забор парка, она мечтала вызвать скорую помощь, но, к своему изумлению, даже добралась до работы и просидела весь день. На нее смотрели как на явление из преисподней, потому что, кроме нее, на работу после выборов никто не вышел. А она, с такими кругами под глазами — вышла.

Через несколько дней она сильно затосковала и двинулась искать общежитие за парком. Пришла в ту комнату — вон и лампа та, и картинка с итальянским певцом Тото Кутуньо — черный смокинг, белый шарф — но обьяснить, кого ей надо, не смогла. Из окружающих комнат пришли еще парни и стали вспоминать, кто у них тут в выборы ночевал. И все такие добрые, все тепловозы ремонтируют, кошмар… Потом один вспомнил, что тут же был этот инструктор обкома, как его… А обком Ларичева хорошо знала. Но там его тоже не оказалось.

Уже через три месяца она пошла под светлые своды филармонии, как раз приезжал Митяев, но Ларичева билет не достала. Она стояла, борясь с неуместной здесь тошнотой, и вдруг увидела своего чудного паренька. Тот шел с такой девицей, что держись. Прямо на ногах в лайкре расцветали холодные глазищи и пепельные локоны. Тела не было.

— Можно вас? — заикнулась Ларичева.

— А, привет. Лишний билетик надо? Возьми.

Ларичева взяла билетик и пошла. Она же мечтала об этом, так на, возьми, а тут дали билетик — и радости нет никакой. Она чувствовала себя, как корова на льду. А что она хотела? Чтоб он ее тут начал целовать, что ли? Как после выборов? Митяев так невероятно понравился. “Ради бога, сестра милосердия, не смотри на меня, не смотри. Не смотри, когда утром, остывшего…” В душе поселилась великая сила искусства, и Ларичева решила больше не трогать паренька. Но он сам пошел мимо и подмигнул. Она открыла рот:

— Можно вас?

— Момент. — Он подмигнул спутнице и подошел. — Какие проблемы?

— Знаете… У меня ребенок… скоро будет.

Он тут же, нисколько не смущаясь, достал бумажник, отсчитал деньги и протянул их вместе с телефоном и адресом.

— Можете вполне успеть, еще не видно. Пока? И заходите, буду рад.

Ларичева была ошарашена такой вежливостью но, конечно, никуда не пошла. Она на его рабочий адрес отправила свою фотографию и свой адрес. “У него, наверно, картотека там, пригодится”.

Он пришел рано или поздно? Рано, потому что в ее комнате все еще другая девочка жила, не успела переехать. Поздно, потому что делать было поздно. Но девочка пошла к подружке на этаж, а Ларичева… Она-то о чем думала тогда, когда покорно все с себя снимала и кротко ложилась до последнего дня? И если бы он не пришел в роддом ее вывозить, то она бы тихо пополнила армию матерей-одиночек. И жаловаться бы не смела! Но он пришел, и принес приданное дочке и торт персоналу, и все быстро сделал, включая запись актов гражданского состояния. Повезло этой вороне, честное слово… И потом многие удивлялись, что у нее за странная манера описывать одиночек. Ладно бы сама была одиночка, а то ведь замужняя, все при всем…