Графские развалины

Призрак при ближайшем рассмотрении оказался Аделиной. Она сидела на большом валуне неподалеку от вагончика, поджав ноги и обхватив руками колени. Вид имела грустный — точь-в-точь сестрица Аленушка, чей парнокопытный братец ускакал в ночь, полную волков и опасностей.

— От великого писателя пахло имеретинским вином и молодым барашком, — печально приветствовала она Кравцова. — А камень, между прочим, такой холодный… Как я ни пыталась его согреть, ничего за три часа не получилось. Не только с писателями такое бывает, с минералами тоже…

— Извини, но…

— Знаю, ты сегодня очень занят. Но вообще-то завтра уже наступило, и довольно давно…

Он обнял её за плечи и почувствовал: Ада не кокетничала — действительно сильно озябла.

— Простудишься ведь… — виновато сказал Кравцов. — Пойдём, срочно напою тебя горячим чаем.

— Все вы, мужчины, с чая начинаете, — вздохнула Аделина. — А потом оказывается, что у вас жена и трое детей…

— Не бойся, у меня всего двое, — утешил Кравцов, отпирая дверь. И ни слова не сказал о том, что овдовел полгода назад. Он подозревал, что про это Аделина знает. И не только про это. К тому же после сегодняшнего (вернее — вчерашнего) нежданного открытия он действительно хотел напоить её чаем — не более того.

— Хоромы… — протянула Ада, оказавшись внутри. — Мечта хозяйки. Сорок минут — и генеральная уборка закончена. А это что? Кухня? Можно зайти?

— Типовой пищеблок ПБ-7, товарищ генерал! — бодро отрапортовал Кравцов, включая электрочайник (алюминиево-антикварного вида, со свистком). — Предназначен для приготовления пищи в полевых условиях для бригады численностью до семи человек, а также для отогревания горячим чаем примерзших к минералам девушек! Докладывал дежурный по пищеблоку старший лейтенант Кравцов!

— Вольно! — скомандовала Ада, с трудом проскользнув в пищеблок и оказавшись зажатой в тесном треугольнике между Кравцовым, плиткой и холодильником. И добавила, привставая на цыпочки:

— Вообще-то примерзших девушек иногда отогревают и другими способами…

После этого довольно долго не говорила ничего.

Нельзя сказать, что писатель Кравцов так вот сразу взял и потерял голову от поцелуев двадцатилетней девушки, позабыв обо всем на свете. Отнюдь нет. Например, когда надрывный свист чайника стал совсем уж раздражающим, он вспомнил-таки, зачем они тут, и вслепую, за спиной, нашарил штепсель и выдернул из розетки… Но кое о чем, без сомнения, позабыл. Например, о намерении ограничиться чаем.

Он повлек её в сторону пинегинского «траходрома», мимолетно подумав: вот уж не ждал, что пригодится эта конструкция… Потом связных мыслей не осталось, и не осталось мешавшей им одежды, и губы ласкали губы, а руки — тела, и всё было замечательно. Но когда его рука скользнула вниз — Ада резко оттолкнула и руку, и её владельца.

Кравцов почувствовал, как напряглось её тело, и почти физически ощутил леденящий холод, словно неосторожным движением раздавил колбу с жидким азотом. И всё кончилось, так и не начавшись.

Он приподнялся на локте и спросил:

— А зачем, собственно, ты всё затеяла?

Хотел, чтобы прозвучало холодно, но получилось обиженно и разочарованно.

Она прижалась к нему, провела пальцами по лбу, по щеке, по шее, по груди… Зашептала:

— Не хмурьтесь так, господин писатель. Даже в темноте чувствуется, какое у вас каменное лицо… Я сделала это, потому что очень хотела. И не подумала, что сразу зайдет так далеко. Поверь, что целомудренные барышни встречаются не только в романах позапрошлого века…

Кравцов не поверил. Тем более что её пальцы, наглядно опровергая слова, сползали все ниже и уверенными движениями взяли в плен наиболее разочаровавшуюся часть тела и немедленно заставили её исполниться новых надежд…

— Но на дворе двадцать первый век, и тургеневские девушки кое-чему научились… — шепнула Ада.

Ее губы скользнули вниз, вслед за пальцами, и Кравцов скоро понял, что тургеневские барышни научились за полтора века весьма даже многому… Потом пришел его черед доказать, что и мужчина может доставить немалое удовольствие своей девушке, желающей и далее оставаться девушкой. Потом выяснилось, что удовольствие можно доставлять обоюдно и одновременно. Потом…

Много чего было потом.

Но главный порог они так и не переступили.

2

Алекс вновь проснулся на рассвете. И вновь услышал голос — причем услышал не окончательно проснувшись, а на той тонкой границе сна и яви, когда тающие обрывки сновидения сплетаются воедино с вытесняющей их реальностью.

В этом полусне голос звучал громко, отчетливо. И хотя язык оказался незнаком, Алекс отчего-то прекрасно понимал всё, что ему говорят, — вернее, приказывают. Привыкший наяву приказывать сам и давненько уже не плясавший под чужую дудку, он тем не менее был готов выполнить эти приказания и знал, что не только готов — но и сможет. Что совсем уж странно: это знание доставляло Алексу радость — тихую, спокойную, умиротворенную.

Потом он проснулся — вернее, не открывая глаза, перешел в некую стадию, где сна почти не остается, хотя и бодрствующим человека назвать трудно.

Но всё исчезло — и понимание, и готовность, и радость.