Грань

Я-то знаю, что он думает, что полностью контролирует себя, хоть и пил. И все-таки, когда он так грубо шутит насчет пьяной аварии с двойным смертельным исходом, меня морозом по коже пробирает мысль:

«Он не жалеет меня».

От этой мысли мне становится холодно и жарко, хорошо и плохо, горько и сладко одновременно. Мне кажется, я начинаю чувствовать на себе запах «его» духов, которыми забыла побрызгаться сегодня. Они сложные и довольно пряные, как и он сам, как наши с ним отношения, те, прошлые и эти, настоящие.

Он не жалеет меня.

Он не жалеет меня, не разделяет моих мытарств и душевных смятений. Да я, только что сказав про краденое, пожалуй, и сама в первый раз показываю, что хоть с чем-то несогласна. Хотя это еще как посмотреть — кто у кого крадет.

Я не воровка, мне чужого не надо, твержу себе, когда мы едем в их машине, и от моих мыслей, от его прикосновений и от него самого у меня кружится голова. Я не стану звонить ему, не стану требовать, чтоб приехал — пауков у меня из квартиры убирать или еще там чего-то. Мне «мое» нужно. Чтоб… мой был… мой… ой. Ну, или тогда совсем никакой. Ой…

Пусть наш с ним праздник — подарок мне за то, что оказалась… да блин, свободна для него, что согласилась провести с ним этот день, как ему захочется. Пусть… да мало ли, только кого-то замещаю — ведь сам он так не думает. Ведь разве можно с ней так поржать и так ее потискать. А мне не жалко — кайфово, наоборот.

Я не спросила о его планах на сегодня — ими оказывается затяжной секс у меня дома, такой, какого у нас с ним здесь давно не было, такой, который мы начинаем, раздевшись уже в прихожей, условно, чтобы не пахло дымом в комнате, а потом он несет меня на руках под душ, а затем — в спальню.

«Праздник… Какой дурак спрашивает, чем заслужил праздник…» — поет во мне все с радостными стонами, поет во время оргазмов и до, и после них. «Праздник — он ведь сам по себе… просто отмечать надо уметь…»

Рик вскользь упоминает, что ему нужно будет уехать во столько-то, я даже не запоминаю, во сколько, но, когда у нас все затягивается, спонтанно остается на ночь.

* * *

Стою голиком на кухне и готовлю нам с ним перекусить. Темно, поздно. Во мгле за окном сладостно благоухает сирень.

Ей рано еще цвести в наших краях. Но откуда-то я ведь чувствую ее запах — или это духи все-таки… Они, что ли, как по команде начинают пахнуть, когда источаешь гормон — чего, счастья?.. Радости?.. Сексуального удовлетворения?.. Так это ж, кажется, один и тот же гормон…

Слышу, как он — тоже голиком, или, может, поверх накинул что-то — стоит с сигаретой на балконе, звонит Нине и спокойно объявляет ей, что приедет только завтра утром или ближе к обеду. Не знаю, как у него получилось все это сегодня со мной, благодаря чему мне был подарен этот день — вот оно: подарен, не украден. Не знаю, что он скажет, когда она спросит, где он был, но тон его сейчас такой спокойный и безапелляционный, что, будь я на ее месте — тоже «съела» бы все без вопросов.

Не собиралась подслушивать, но незаметно для себя самой застываю за нарезанием кусочков и ломтиков и вздрагиваю, когда он вдруг появляется за мной, обнимает сзади, руки его находят груди, пах — мою попу, которая сама, как по команде, прижимается к нему. Голову я откидываю назад, вжимаю ему в грудь, и он тут же начинает тыкаться носом у меня в волосах, трогать их губами. Глаза мои закрываются сами, а его губы целуют мои веки, спускаясь, целуют щеки, нос, а там уже их, открывшись с улыбкой, ждут-встречают мои губы.

Пусть забивает ноздри его запах — запах курева, прохладной ночной улицы и совсем немного — отголосков нашей недавней близости, но сильнее всего — курева — со сладкой, дрожащей готовностью отвечаю на его поцелуи, накачиваюсь запахом, слизываю вкус — языком с языка, кожей снимаю с кожи.

Отпрошен на «до завтра». Отпрошена и я у самой себя, хоть собиралась приструнять… а, неважно…

Плывем в полосе отчуждения вне времени и пространства. Нас с ним не хватятся, а если хватятся, мы не отзовемся — сейчас, в этой душистой сиреневой ночи зовем мы только друг друга, тела наши зовут. И слышат.

Хоть это он только что вернулся с балкона, но я замерзла, кажется, сильнее. Он замечает — поднимает на руки, несет обратно в спальню и укладывает на кровать. Лижет совсем недолго и вскоре входит в меня — знает, что от этого согреваешься быстрее. Он успевает, и я прихожу к нему согретая.

После я приношу-таки нам с ним перекус, и мы подкрепляемся в постели.

Сиреневая ночь — такое было уже, кажется, между нами, но было по-другому. Мне кажется, тогда мне не хотелось так отчаянно остановить ее, задержать, завязнуть в запахе — и в нем.

Проводим друг в друге остаток ночи, как будто нас с ним везет куда-то ночной поезд. Занимаемся любовью в основном сидя, на полустанках у «любви» разговариваем и лопаем на сон грядущий.

Рассвет — конечная. Не дожидаемся его — ложимся, чтобы, не дай Бог, не застать. Чтобы не застал нас он.

* * *

Глоссарик к ГЛАВЕ СОРОК ДЕВЯТОЙ Краденое

Киндль — Berliner Kindl, берлинская марка пива