Грань безумия

– На именины чьи-то собрался? – спросил урядник, и по тону чувствовалось, что задан вопрос для проформы.

Да и не стал Ерофеич ждать ответа, махнул рукой:

– Иди уж, заболтал я тебя, опаздываешь небось…

Николаша довольный, что избавился от интереса полицейской держиморды, ответил чистую правду:

– Свататься иду.

Даже матери он не сказал, куда и зачем собрался, выдумал застолье у приятеля, а тут как само вылетело. Впрочем, мать была женщиной старых правил: да как же можно свататься на страстной неделе? Приличные люди осенью сватаются, на Покров лучше всего. И самому зазорно идти, дело это с понятием обставить надо – нарядные сваты на тройке с бубенцами, подарки родителям невесты, дурацкие старинные шуточки-прибауточки: у вас, мол, товар, у нас купец… Николаша, взиравший на материнские понятия о жизни с легкой снисходительностью, считать Ульяну товаром был не настроен категорически. И Покрова ждать не собирался, особенно после того, что произошло между ними в последний день масленичной недели… А что, если… В общем, откладывать не стоило, и матери сообщать о задуманном тоже.

А урядник… Ну вырвалось и вырвалось, тому и не интересно вовсе.

– Дело доброе… – сказал Ерофеич с полнейшим равнодушием. – Ну, бывай, успешного сватовства тебе…

Николаша с облегчением распрощался, развернулся и шагнул было, когда урядник запоздало спросил в спину:

– К кому присвататься-то решил? – И опять-таки ясно было по тону вопроса, что ответ не интересен ни в малейшей мере.

– К Ульяне Грубиной, это дочь… – начал отвечать Николаша на ходу, поворотя голову вполоборота.

– А ну-ка постой! – Голос урядника вновь стал тем же приказным и жестким, что и поначалу.

Ну что теперь-то? Николаша обернулся.

Глаз урядника уставился со странным выражением, словно владелец его и сам не понимал толком, зачем остановил парня.

Молчание затягивалось. Николаша начал злиться.

– Присядем-ка… – кивнул наконец урядник на невысокий штабель бревен, сложенных у караваевского забора в видах грядущего ремонта. – В ногах правды нет.

– Я вообще-то спешу…

– Успеешь. Кое-что тебе узнать не помешает о семье невесты… Родители твои в те времена здесь не жили, да и никто почти из нынешних… Лес тут стоял самый натуральный, – урядник широко повел рукой окрест, – только вон там, ближе к станции, дома имелись… Так что никто, кроме меня, тебе ту историю не расскажет. Садись и слушай.

Кандидат в женихи мигом раздумал спешить. Грубины жили закрыто, тесной дружбы ни с кем не водили, и будущий зять знал об их семейном укладе в основном то, что рассказывала Ульяна. Совсем не повредит узнать что-то новое о своем потенциальном тесте накануне ответственного разговора.

Урядник плюхнулся на бревно. Николаша подозрительно посмотрел на круглящийся сосновый бок, – вроде бы весеннее солнышко просушило древесину – и решил не рисковать: вынул носовой платок, аккуратно его расстелил и уселся с осторожностью, предварительно поддернув брюки. Ерофеич хмыкнул, глядя на эти манипуляции, но никак комментировать не стал. Он вообще, похоже, не знал толком, с чего начать обещанный разговор. Кивнул на букет, теперь лежавший на бревнах:

– Ты не обижайся, паря, за цветы-то… Третьего дня в участок сводка пришла: в Херсоне один… тоже студент, из приличных… на крестном ходе к губернатору подобраться пытался, и тоже с букетом, понимаешь… Хорошо хоть агенты (это слово Ерофеич произнес с ударением на первом слоге) из внешнего оцепления его… В общем, бомба в букете том оказалась. Самого в клочки, двоих агентов в клочки, еще пятерых, кто рядом был, поранило да контузило… – Он говорил так, слово сам ничуть не интересовался историей незадачливого херсонского бомбиста, да и собеседника увлечь ею не рассчитывал, словно одновременно со словами размышлял совсем о ином.

Затем резко, на полуслове, сменил тему:

– О матери своей Ульяна что тебе говорила?

– Да ничего почти… – удивленно протянул Николаша. – Не помнит мать она. Та умерла, когда Уля совсем крохой была… С отцом росла.

– Может, и умерла… – с непонятным выражением произнес Ерофеич. – Да только никто ее мертвой не видел. И на погосте нашем такой могилки нет.

– Но…

– Помолчи, паря. И меня послушай. А потом сам решать будешь, родниться тебе с этим семейством или нет.

* * *

Так вот… В тот год, понимаешь, только-только лес наверху начали вырубать под дачи… Снизу, от станции, рубили, а вот здесь, где сидим мы сейчас, бабы наши еще ягоды да грибы собирали… Они-то ее и нашли, Матрена Крутикова и с ней… эх, вылетело имя с памяти… Но не суть, главное, – нашли. Кого, кого… да не Ульяну твою, сам понимаешь, той истории уж с четверть века будет, как бы и не поболее… Мать ее нашли… в смысле, будущую. Бруснику собирали, глядь: лежит на кочке. В беспамятстве лежит и голышом, ну даже ни самомалейшей тряпицы на ней нет, чтоб срам прикрыть, и рядом с ней нет… Но живая, дышит.