Гранд-отель «Европа»

Я задумался, но пришел к выводу, что не солгал. Логично было бы задать следующий вопрос: почему я пишу не из мести? Между нами с Клио произошло много всего, что могло бы вызвать у меня сладкое желание отомстить. Я бы, несомненно, испытал облегчение, если бы рассказал об этом. Но меня это не интересует. Скорее я склонен искать, черт побери, в чем виноват сам. Я должен писать правду, что совсем не легко. Quid est veritas? Est vir qui adest[26]. А банальная истина состоит в том, что человек, который должен свидетельствовать об истине, просто-напросто все еще слишком любит Клио.

— Илья, — произнесла Мемфис, понизив голос, — совсем другой вопрос. Вон та женщина уже давно сидит там и как-то нехорошо смотрит на нас. Вы знаете, в чем дело?

— Альбана — французская поэтесса, — шепотом ответил я.

— Окей. Но от этого мне не легче. Из-за нее я начинаю нервничать. Давайте продолжим разговор в другом месте?

— Мы можем перейти в гостиную.

— Мне почему-то кажется, что она тогда тоже перейдет в гостиную, — сказала Мемфис. — Может быть, пойдем к вам в номер?

— Честь принимать в моем номере столь очаровательную и столь великолепную даму, как ты, наполнит мое скромное жилище таким сиянием, что рядом с ним померкнет все золото мира.

Мемфис улыбнулась. Отлепила свою жевательную резинку от столешницы, сунула в рот, встала и пошла в направлении холла. Я последовал за ней. На высоченных каблуках, в минималистичной юбке и с длиннющими ногами, она была почти одного со мной роста.

3

— Это ваш номер? — спросила она, когда мы подошли к двери с числом 17. — Я сейчас приду. Мне надо кое-что принести из моей комнаты. А вы уже идите к себе. Я постучу в дверь, когда вернусь.

Я вошел в номер, осмотрелся, чтобы проверить, не надо ли что-нибудь быстренько прибрать, ничего не увидел, опустился в одно из кресел в гостиной, закурил и стал ждать. Сейчас было бы прекрасно принять фотогеничную позу и сидеть в синем смокинге среди колечек дыма, размышляя о важных вопросах, но ничего важного не шло мне на ум. Наоборот, в какой-то миг в голове мелькнул призрак Альбаны, которая в данный момент, вероятно, уже вынесла мне на основе известных ей одной положений в не признанном мною своде законов обвинительный приговор за множество тяжких проступков, но мне не хотелось уделять ей ни единой мысли. Новая женщина в моей жизни, которая заставляла бы меня о ней думать, — это было последнее, в чем я нуждался. Я вдыхал дым и ждал.

Потом я подумал, что сейчас было бы уместно уделить несколько мыслей Мемфис и той истории, которую она мне поведала и которая действительно произвела на меня впечатление: в основном, конечно, своим шокирующим содержанием, но также скупыми и точными формулировками рассказчицы. Надо будет похвалить ее прямо, когда она придет, а также выразить свое восхищение ее — как бы это сказать? — взрослостью.

Оба юных создания, с которыми я разговаривал после моего прибытия в гранд-отель «Европа», Абдул и Мемфис, прежде чем оказаться в той точке, где они находятся сейчас, успели приобрести и преодолеть намного более тяжелый опыт, чем тот, на который может оглянуться большинство потрепанных жизнью стариков, и оба по-своему сохранили себя и свою гордость. Пока я как настоящий европеец роюсь с ностальгией в своем прошлом и осторожно очищаю выкопанные обломки с помощью шпателя и кисточки, прежде чем выставить эти драгоценные предметы в изящно оформленной витрине моего литературного музея, они уже прикнопили к своей пробковой доске строительные чертежи новых небоскребов, которые дотянутся до небес. Абдул хочет, чтобы я записал его историю, и тогда ему можно будет ее забыть, а Мемфис собирается еще один раз вернуться к своему прошлому, чтобы навсегда покончить с этой омерзительной грязью. Их лица повернуты к будущему, а я пячусь задом наперед, глядя в прошлое, где осталась моя любовь, которая тоже была пропитана минувшими веками, искусством Караваджо и ностальгией по славной истории Европы. Я старею — наверное, в этом все дело. Я закурил еще одну сигарету.

После третьей сигареты я понял, что Мемфис уже не придет. Приемная мать наверняка решила за нее, что меня нельзя больше донимать и что девочке пора спать, либо моя юная знакомая для того и ушла к себе в номер, чтобы больше не появляться. Нет так нет. Все и так хорошо. В ближайшие дни мы с ней наверняка где-нибудь еще столкнемся, и мне еще представится возможность сообщить ей, насколько меня задела ее история. Пойду уже ложиться. Я снял смокинг и занялся ежевечерним ритуалом отхода ко сну.

Выйдя из ванной комнаты, я услышал стук в дверь. Мгновенно надел халат, два раза пшикнул на него одеколоном «Россо ди Искья», освежил щеки легким лосьоном с морской солью и открыл дверь.

— Окей, — сказала Мемфис, — ты уже разделся. Отлично. А я принесла заявление.

— Надеюсь, ты простишь мне мое крайне неуместное облачение, — произнес я. — Я уже решил, что ты не придешь, и собрался ложиться. Но заходи, милости прошу! Добро пожаловать! Позволь на минутку покинуть тебя, чтобы одеться подобающим образом. Что это у тебя в руке?