Гранд-отель «Европа»

Кризис, вызванный моим преступлением, состав которого заключался в том, что у меня имелось прошлое, миновал благодаря надломленному тюльпану, насильственному правонарушению, удовольствию, которое Клио получила, играя в спасение меня от уголовного преследования, и которое возникло в результате чувства сопричастности к общему заговору. Миновал в том смысле, что недовольство Клио моей личной историей было низведено из категории ЧП до дежурного номера в ее обширном репертуаре упреков, из которого она черпала во время наших еженедельных ссор.

Пусть в пылу этих ссор она и утверждала обратное, тот болезненный эпизод, похоже, не нанес ей непоправимого вреда, однако я стал бояться, что это произошло со мной, хотя я об этом как раз умалчивал. Когда исчезла поглощавшая все мое внимание необходимость исправить случившееся, я вдруг почувствовал: произошедшее ранило меня. Все дело в том самом проклятом доверии — зыбучем песке, на котором неизменно покоится вся конструкция, — оно пошатнулось, ведь как ни крути, мне было явлено доказательство того болезненного факта, что Клио способна ополчиться на меня в ситуациях, предотвратить которые я никак не мог. Вдобавок невозможность поделиться с ней этими мыслями — ведь малейший намек на то, что не я один виноват в случившемся, вновь раздул бы этот более-менее преданный забвению вопрос до взрывоопасного кризиса — виделась мне глубокой царапиной на блестящей кирасе нашего единства.

А может, я преувеличивал. Это мне свойственно, я себя знаю. Я излишне драматизировал. Хотя меня в лучшем случае можно считать наполовину итальянцем: драматического дара мне не занимать, и расцветает он, когда я надолго остаюсь наедине с собой и лишаюсь корректирующего влияния, которое оказывают на меня внешние обязательства. Такой период настал как раз сейчас: отпуск закончился, и Клио с головой ушла в рабочие дела Галереи. К тому же она занималась сложными и отнимающими много времени приготовлениями к конгрессу о будущем итальянских музеев, который решила организовать. Я гордился ею и даже если бы не гордился, то не вправе был бы расстраиваться по этому поводу, ибо сам навел ее на эту мысль во время нашего волшебного вечера на необитаемом острове Пальмария. Само собой, то, что надоумил ее я, означало, что в те редкие минуты, когда мы виделись, она вымещала на мне раздражение всевозможными организационными трудностями, но она вела бы себя точно так же, если бы автором плана был кто-то другой, так что ставить это ей в вину я не мог.

Нельзя было поддаваться цинизму, да и вообще слишком много думать, особенно о прошлом. А я заметил, что именно этим и занимаюсь. Потому что, хотя Клио действительно была неправа, с такой страстью обвинив меня в том, что я не смог распрощаться с прошлым и ежедневно вспоминал о Деборе Дримбл, ее обвинения заставили меня всерьез задуматься, и это произвело обратный эффект: теперь Дебора Дримбл возникала в моих мыслях чаще, чем когда-либо. Вдобавок мне захотелось навести порядок в моих метаниях и укрепить уверенность в себе, сравнивая нынешнюю ситуацию с кризисами, постигшими другие мои романы, и, хотя все без исключения подобные сравнения выходили в пользу моих отношений с Клио, они вскрыли выгребные ямы минувших дней, и поднявшийся оттуда смрад былых поражений грозил пропитать все. Прошлое опасно, тут я с Клио согласен. Оно отравляет источники.

Тот, кто готов целиком предаться смутному недовольству, не должен с недоверчивым и оскорбленным видом сидеть на месте, как горный козел на своем одиноком утесе, и ждать, пока его успокоит другой, — он должен сам быть творцом своего счастья. Моей задачей было с радостью взвалить на себя вину за все практические трудности, с которыми сталкивалась Клио при организации конгресса, и, окажись он успешным, всячески отрицать, что задумка была моя. А если вспомнить время, когда мы были друг другу ближе всего, то первой приходила в голову наша игра. Чтобы отвлечь Клио и вновь сблизиться с ней, мне следовало возобновить наши поиски последней картины Караваджо. В прошлом, когда все мелкие, но неразрешимые сложности настоящего дня только поджидали нас, мы умели играть как дети и были искренне счастливы вместе. Однако мы жили в Венеции и времени на путешествия у нас не было. Требовалась теория, согласно которой картина вполне могла быть спрятана здесь. Но отвлекать Клио просьбой придумать такую теорию я не мог. Нужно было сделать это самому. Я погружусь в изыскания и удивлю ее. И мы вернемся к нашей игре.

2