Грани

А дальше начиналась его обычная жизнь: дневник, чистописание, мастерская в кладовке да столярное ремесло с токарным станком, инструментами для выпиливания и резьбы по дереву. Вся его жизнь крутилась вокруг этих увлечений, поэтому семьёй он обзавёлся поздно. Когда жил в городе, каждое лето приезжал к родителям погостить. Мать что только ни делала, чтобы познакомить его с какой-нибудь девушкой и женить, но каждый раз он ускользал и возвращался назад в город холостым. Однако один из приездов стал для него судьбоносным…

В соседнем селе жили их давние знакомые, у них росла дочь Катя – чернявая смазливая девчонка, на восемь лет моложе. Она ничем не выделялась, поэтому Марфа Дорофеевна, мать Василия Игнатьевича, на неё внимания не обращала никакого, считая не парой не только по возрасту, но и по внешности, да нрава она была слишком весёлого, несерьёзного. Однако к восемнадцати годам Катя расцвела, стала первой красавицей на деревне. Тут-то Марфа Дорофеевна и присмотрелась. Стала часто заезжать, приглашать к себе, особенно в дни приезда Василия Игнатьевича. В итоге стойкость Василия Игнатьевича рухнула, они поженились, увёз он свою Катю в город. Однако Катин нрав и там не иссяк, она быстро освоилась в городе, завела массу знакомых, замкнутость и отчуждённость мужа Василия Игнатьевича, занятого работой и любимыми занятиями, её нисколько не тяготили. В деревню она вернулась тоже с радостью, привезя с собой пополнение из двух чернявых, как и она, сыновей. Третий сын появился уже здесь, значит, был деревенским.

Как только организовался колхоз, Катя без раздумий отправилась туда работать. Дома управлять хозяйством осталась Марфа Дорофеевна, а Василий Игнатьевич продолжал учительствовать. В деревне за глаза подшучивали над Василием Игнатьевичем над его странностями и невнимательностью к супруге. Шутили осторожно и с ехидцей, возможно потому, что третий сын у Кати родился белобрысый, а в школе тем временем учительствовал такой же, как и Катя, веселый молодой блондин. Вот и сделали они свои выводы. Катя же только посмеивалась, а до Василия Игнатьевича эти слухи не доходили. Марфа Дорофеевна, видимо, смирилась, в том числе и со слухами, радуясь, что хоть как-то пристроила своего непутёвого сына.

В школе тем временем в полном порядке были все бумаги: журналы, списки, описи, расписания. Всё это было тщательно и таким каллиграфическим почерком написано, что глаз было не оторвать. Михаил с уважением относился к такого рода талантам, частенько сам засматривался, читая поздравления на открытках или в семейных альбомах.

Одно время даже пытался развить в себе такое умение, завёл тетрадь, писал-писал, в итоге научился красиво писать только буквы, а вот стройной красивой строчки так и не получилось: не хватало терпения. В итоге занятие это он вскоре забросил. Однако почерк улучшился, что Михаила порадовало.

И вот он снова видит изысканный почерк, но не на открытках, а в больших толстых журналах – без единой помарки, ровные строчки, буковка к буковке. Михаил проникся уважением к Василию Игнатьевичу, многое иное был уже готов простить и забыть.

Покончив с делами, они вышли на улицу, обошли здание школы, заглянули в сарай, где стояли несколько разломанных парт, лопаты, грабли, метёлки и прочий хозяйственный хлам. А вот чего не было в этом сарае для дров, так это дров!

– С дровами каждый год мучение, – молвил Василий Игнатьевич, угадав мысли Михаила. – От зимы ни полена не остаётся, а когда надо уже топить, всё никак не соберутся привезти, разнарядки сельсовета не выполняются, приходиться многажды обращаться, пока они там раскачаются, – продолжил он, оправдываясь.

Они вернулись к зданию школы. Михаил потыкал завалинку, гнилая труха поддалась под пальцем, было видно, тронь – и всё рассыплется.

– Плотники говорили, что надо менять доски. Грозились, что нижние венцы, возможно, сгнили. Может, не стоит их менять. Начинать страшно, развалим, а кто будет делать? Так и без школы можно остаться, – рисовал печальную картину Василий Игнатьевич.

После сырой прохлады на улице внутри школы оказалось жарко. На небе было ни облачка, без ветерка день обещал быть знойным. Рядом со школой местами пробивалась чахлая трава, не было ни деревца, ни кустика.