Грани будущего

— Дядя, очнись! Дядя! — послышалось сбоку.

«Опять “дядя”. Я где-то это слышал».

Зема поднял тяжелую голову и в свете утреннего солнца, льющегося из-под потолка розового вагона через открытую дверь, увидел спасенного в схроне пацана. Он стоял над завхозом, придерживаясь за край дверного проема. Паренек еле-еле держался на ногах. Бледный как моль, с кровью на лбу, он смотрел исподлобья. Высохшие, потрескавшиеся губы говорили о том, что он хочет пить.

«Надо его напоить. Так, где же мои силы-то?»

— Дядя, очнитесь. Надо уезжать. Ехать надо. Слышите? — почти шептал он настойчиво, пока Зема пытался собраться с мыслями и проанализировать ситуацию. В голове все плыло. Получалось не очень. Да какой там не очень — ни хрена не получалось!

— Ехать… да, — пробормотал Зема, пытаясь понять, что вообще происходит. Слова удались с трудом. Щека кровоточила, язык с недоумением пролез наружу через дырку в ней.

Вот так сюрприз. Выходит, щеку не зашили? Плечо болело. Порванный антирадиационный костюм, сукровица и высокая температура вместе говорили, что боль в плече неспроста — что-то там явно было лишнее. Выходит, и рану не заштопали. Но как же так? Отчетливо ведь помнил, что Ольха штопала. Иголка перед глазами, свет фонарика в глаза.

— Дядя, вставай, — упорно бормотал малец бледными губами. Он тоже говорил с трудом, и казалось, вот-вот упадет. — Уезжать надо. Очень надо. Она близко.

Проморгавшись, Зема понял одну вещь. За время всех галлюцинаций он знал о своих ранениях, но не чувствовал боли как таковой. Возможно, боль была связана с отголосками этой, настоящей боли. А теперь он наконец-то очнулся? Чем доказать можно? Ничем. Только боль подскажет, что все еще жив.

— Да… встаю.

«Так, отдых был? Вряд ли. Кто бы дал мне отдыхать? Десятки убитых у схрона, паровоз без угля, Искатель бродит у состава, мутанты эти еще. Значит, отключка была, но отдыха не было… А Ольха была? Ленка была? Нет, конечно. Выходит, что все ЭТО привиделось с тех пор, как вернулись из рейда в схрон?»

Зема поднялся и, покачиваясь, обошел мальца. В розовом вагоне в проходе лежали окровавленные носилки, бинты, противогазы, ботинки, оружие. Переступая через них, или невольно наступая, юноша пошел по составу. Малец тенью двинулся за ним.

— Погоди, дядя. Я должен идти с тобой.

— А… хорошо. — Зема не знал зачем, но спорить даже с ребенком сил не осталось. В голове был бедлам, болью стегало тело, а во рту как песка насыпали. Больше всего на свете хотелось пить. И слова… Так странно говорить с порванной щекой. Получалось с присвистом.

Члены экспедиции валялись кто где, грязные, обессиленные, многие в крови. Они лежали в беспорядке, почти как мертвые, часто прямо друг на друге. Костюмы все еще были на них. Попытки привести их в чувство ни к чему не приводили. Спали мертвым сном в своих персональных галлюцинациях.

Среди прочих Зема нашел и Таранова. Он не был связан, никого этот пленник не интересовал. Потратив с минуту на извлечение ремня из штанов Пия, Зема сцепил руки сталкера за спиной. Так надежнее.

Ленка оказалась рядом с купе, лежала в проходе. СВД ее, однако, покоилась на столике рядом. Зажав щеку одной рукой, завхоз забормотал:

— Лена? Лена, очнись.

Ноль эмоций. Тело вообще не реагировало на раздражители. Разве что дышало. Живая. Но поднять сил нет.

Ноги были как не свои. Добраться до резервуара с водой было самой верной идеей. Прижимая щеку и терпя боль, юноша с ходу выпил литр. Жидкость придала сил. Налил стакан воды и мальцу, протянул.

Он лишь пригубил и отставил стакан в сторону. Бледные губы слабо прошептали:

— Иди, дядя. Иди. Надо спешить. Она близко.

— Да кто она-то?

— Хозяйка.

— Хозяйка чего?

Ребенок лишь пожал плечами, борясь то ли со слабостью, то ли со сном.

— Ложись, малой, отдыхай. — Зема настойчиво усадил его на нижнюю полку здоровой рукой. Тот слабо запротестовал, но, едва голова коснулась подушки, отключился. На наволочке расплылось красное пятно, но с этим доктор, которому самому требовалась операция, ничего не мог сделать.

Едва положив ребенка на нижнюю полку своего купе, Зема ощутил такую волну боли, что пришлось стиснуть зубы. До Амосова пришлось добираться в невольных слезах.

Все повторялось как в странном сне. Та же печь, та же скинутая одежда, тот же последний дефицитный уголь в огонь, та же суета, лишь бы успеть. Разве что Амосов не изрыгал проклятья под ногами, и носить уголь на лопате приходилось по большей части одной рукой.

Голова разрывалась от боли, словно шустрая белая тварь пробралась под черепок и пожирала мозг. Это давление было невыносимо. Перед глазами летали мухи. Но печь прогрелась, давление в котлах поднялось. Тягач дернулся и покатил состав по рельсам.

Насколько Зема помнил состояние парня — тот был не жилец. А он очнулся и даже сам пришел в розовый вагон. Медицина бессильна констатировать смерть, когда больной хочет жить.