Грани любви

Однако лицо его внезапно застывает и плечи безвольно повисают, словно сдувается воздушный шар.

– Что такое?

– Я тренировался на шерифа. Мне так нравилось! Все эти упражнения и даже уроки психологии… Правда, очень нравилось.

– Значит, пистолет должен быть у тебя.

– Да, наверно. – Он закрывает ящик и защелкивает замок.

– А эти иглы, для чего они?

– Там адреналин, обезболивающее, стерилизатор, транквилизатор.

Я смотрю на ящик во все глаза:

– Стерилизатор?

– Если у кого-нибудь проклюнется ген социопатии.

– А, вот оно что.

– А ты? На кого тебя тренировали?

Настает мой черед стоять с застывшим лицом.

– Искусство и культура. Я играла на виолончели. – От этих слов у меня в груди разливается боль. – Теперь виолончель мне не светит.

– Но тебе ведь очень нравилось?

– Да.

У меня была стипендия в Нью-Йоркской консерватории. За две недели до взлета я стала одной из семидесяти недавних выпускников preparatoria, выбранных для исполнения «Адажио по жертвам холокоста» в Карнеги-холле.

Джесси внимательно вглядывается мне в лицо:

– Где-то на планете лежит капсула с виолончелью. Ты ведь помнишь, что на «Омеге» было все? Мы ведь пожертвовали одеждой, чтобы у нас была музыка.

– Да. Может быть.

Он смотрит на меня с такой теплотой, с таким пониманием, что у меня щиплет глаза.

Он добавляет:

– Комета убила нашу планету, но не нашу человечность. Если где-то в этом новом мире есть виолончель, мы ее найдем.

Откуда найдет время для музыки та, чья задача – вырастить армию детей? Однако я ценю его усилия и поэтому выдавливаю из себя улыбку и говорю:

– Давай соберем все, что сможем унести, и вернемся к Дирку.

День все никак не кончается. Мы уже разбили лагерь, прошли много миль до капсулы с припасами и обратно, съели обед из восстановленного горохового супа, а солнце в небе только начало заходить за зенит.

– Ну, что теперь делать будем? – спрашивает Джесси, скребя ложкой по дну миски, вычерпывая все до последней калории.

– Нам нужно найти источник воды, – говорю я. – И еду получше. Этот суп такой мерзкий.

– Выглядит как плод любви авокадо и грязевого оползня, – соглашается Джесси, заглядывая в пустую миску.

Дирк широко улыбается:

– Никогда не смотрите на еду. Таково правило межгалактических путешествий. С водой проблем быть не должно, если мы как следует поищем.

– Почва влажная, – говорю я. – Тут либо часто идет дождь, либо грунтовые воды подходят близко к поверхности.

– Если вы не возражаете, – говорит Джесси. – Я бы хотел немного пройтись исследовать местность. Может, найду какой-нибудь ручей.

– Мне кажется, поодиночке лучше не ходить, – говорю я.

– Следов животных мы еще не видели, – замечает Дирк. – За исключением этих странных бабочек и огромных птиц. На этой планете эволюция началась не так давно.

– Я возьму пистолет, – говорит Джесси. – Просто так, на всякий случай.

У меня от усталости перед глазами все расплывается; грязь и пот покрывают кожу, и я вся чешусь. В ящике с медицинскими принадлежностями есть несколько влажных салфеток, но если Джесси найдет ручей – я смогу вымыться по-настоящему.

– Будь осторожен, – говорю я ему. – Пока тебя не будет, мы выроем отхожую яму.

– Если только не наткнемся на грунтовые воды, – уточняет Дирк.

Джесси достает пистолет из ярко-оранжевой коробки и, одарив меня стремительной улыбкой, исчезает за деревьями.

– Как думаешь, сколько на этой планете длится день? – спрашивает Дирк, глядя в пространство, где исчез Джесси.

– Дольше, чем на Земле, это уж точно. Я такая усталая, что сейчас умру.

– Пожалуйста, постарайся не умирать, – с едва заметной улыбкой отвечает он. – Эва, я должен тебе кое-что сказать… – Он подбирает палку и тычет ею в грязь. – Я знаю, что вел себя… отвратительно. Когда «Омега» падала. Ты была права: нам надо было искать выживших. Если бы мы сделали по-моему, то не нашли бы Джесси.

Не уверена, что он заслуживает снисхождения, но я все равно пытаюсь найти ему оправдание:

– Ты был сильно напуган.

Уголки его пухлых губ опущены вниз. Он пристально смотрит вниз, в грязь, будто она таит в себе ответы на все загадки мироздания.

– Я обнаружил труп сестры… и… знаю, что это меня не оправдывает. Я вел себя как трус. Мне очень жаль.

– Извинения приняты.

Облегчение теплым светом разливается у него по лицу.

– Спасибо. – Он неуклюже поднимается на ноги. – Пора начинать копать. Если чем-нибудь не займусь, опять расклеюсь.

Дирк не такой высокий, как Джесси; глаза у нас с ним на одном уровне. У него идеальная линия челюсти и чувственно изогнутые губы. Шея и плечи массивные, жилистые. Если Джесси – воплощение огня и грации, то Дирк – это сила и мощь.

Он поднимает руку и почти касается большим пальцем моей щеки. Я собираюсь было отшатнуться, но передумываю. Мне хочется, чтобы он до меня дотронулся.

Его прикосновение легче крыла бабочки.

– Я рад, что это ты, – мягко говорит он.

– Что?

– Я рад, что нашел в капсуле именно тебя. Ты умная, и ты гораздо добрее, чем я заслуживаю, и… – Его губы изгибаются в улыбке. – И еще ты самая прекрасная девушка в мире.