Грани веков (СИ)

Мстиславский, конечно, поймёт, что Шуйского убрали неспроста. Но Федор Иваныч не дурак — поймет, откуда ветер дует, с ним можно будет договориться. Тем паче, что уж он-то только выиграет, если на престол сядет малолетний монарх. Нет, с Мстиславским проблем не будет.

За его спиной скрипнула дверь — вернулась Глафира с квасом.

— Что так мешкотно, — пробормотал он недовольно, поворачиваясь к ней.

Однако, это была не Глафира, а одна из дворовых девок, чьих имен он никогда не запоминал.

Почтительно уставившись в пол, она протягивала ему корчагу на вытянутых руках.

— Тебе кто, чучело, сюда разрешил входить?! — обрушился на неё Годунов. — Что там Глашка — совсем ополоумела, чтоль?

Девка испуганно втянула голову в плечи.

— Пошла вон! — скомандовал Годунов, вырывая у неё корчагу.

Девка, не поднимая глаз, попятилась к двери, кланяясь на ходу.

— Бестолочи, — раздраженно выдохнул Симеон и поднес корчагу к губам.

Лишь только сделав несколько глотков, он ощутил привкус горечи в квасе.

Скривишись, он отёр губы, выругался, поставил корчагу на столик, и только теперь заметил, что девка все еще была в комнате.

— Ты еще здесь? — рявкнул Симеон. — Ты что, плетей захотела?! Аль блаженная?

Девка подняла голову, и Симеон с удивлением обнаружил, что она была не так уж молода — скорее, стара. В рыжей косе виднелись седые пряди. Лицо покрыто какими-то странными росписями, вроде тех, которые наносят себе крымчаки. В ухе — золотая серьга.

Симеон нахмурился. Решительно, он не припоминал, чтобы видел ее здесь раньше.

— Кто… — начал он и охнул, от страшной рези, полоснувшей желудок.

Он скривился, скорчившись в три погибели, в коленях возникла резкая слабость, ладони покрылись потом, во рту стоял мерзкий привкус железа.

Симеон бросил взгляд на корчагу, и страшная догадка пронзила его.

— Ты… — прохрипел он, глядя на размалеванную бабу. — Ты!..

Он попытался было вытащить кинжал из-за пояса, но руки плохо слушались его, в глазах стремительно темнело, в ушах раздавался звон.

Баба приблизилась к нему, заглянула в глаза. По лицу ее промелькнула кривая улыбка.

— Ты… — бессильно выдохнул Годунов, хватаясь за столб, поддерживающий балдахин.

Баба кивнула. — Поленица! — проговорила она и засмеялась.

Потная ладонь скользнула по резному дереву, начальник Тайного приказа медленно осел на колени, и грузно рухнул на пол. Поленица склонилась над ним, и в руке ее блеснул нож. Выпрямившись, она спрятала в складках одежды клок волос с головы Годунова.

Переступив через бездыханное тело, она шагнула к окну, перемахнула через подоконник, и бесшумно спрыгнула в сгущающиеся сумерки.

***

Глава 40

— Тришка, щучий потрох!

Кривоносый седой десятник коршуном навис над позеленевшим стрельцом, уставившимся на него бессмысленным взглядом.

— Я тебя, шалапута, запорю! Семь шкур с тебя спущу, сгною в остроге!

— Мм-мм… — Тришка трясся, издавая нечленораздельные звуки, шаря по земле руками и тщетно пытаясь подняться.

Побагровевший от ярости десятник с размаху пнул его сапогом. Тришка икнул и завалился набок.

Десятник сморщил нос. — Тьфу, зараза!

— Да оставь ты его, Митрич, — подал голос другой стрелец, наблюдавший за происходящем, сидя у костра. — У парня гузку, вишь, пробило, хлещет, как из ведра — ну, принял на грудь — чем еще-то с хворью энтой бороться?

— Поучи жену шти варить! — огрызнулся десятник. — У нас, вона, почитай, из кажного третьего хлещет — так что теперь, всем бражничать теперь?! А воевать кто будет?!

— Воевать… — стрелец вздохнул и поскреб свалявшуюся колтунами бороду. — Воевать, оно, конечно, можно, так ить уже какой месяц сидим тут, ровно кулики на болоте… Хочь бы на штурм уже, али в поле, а то — как татарва бездомная под городишкой этим мыкаемся.

— Ты поговори мне, Пахом! — десятник развернулся к стрельцу и погрозил ему кулаком. — Много мудрствуешь, смотрю!

Стрелец махнул рукой. — Я-то помолчу… Да только тебе, Митрич, это все не хуже моего известно.

— Мне много чего известно! — огрызнулся десятник. — Вы тут сидите, харч казенный жрёте, жалованье подсчитываете, еще и рожи недовольные корчите! А в лагерь ныне, вон, большое начальство из Москвы пожаловало! С новым воеводой!

Пахом вытаращил глаза. — Ну?! А Шереметев что же?

Десятник пожал плечами. — То не нашего с тобой ума дело, — сказал он. — А токмо слух пошел, что завтра штурм объявят, а опосля, как новые отряды из Москвы подтянутся, Самозванца бить пойдём! Понял? А вы тут в дерьме сидите по уши, пьяные, как…

Он сплюнул.

Пахом покачал головой. — У Димитрия-то, говорят, войско поболе нашего будет, — с сомнением сказал он. — Вона, князь Мстиславский его уже пытался бить, да только сам после того еле ноги унёс. А у нас — чего? Половина народу дрищет, иные уж и разбегаются вовсе, да под его знамена идут…

— Ты чего мелешь, дурень! — понизив голос, цыкнул десятник. — Какой он тебе Димитрий?! На дыбу захотел? Смотри, в Тайном приказе тебе за такие слова быстро язык укоротят! Ишь, стратег, едрена выхухоль! Чтоб к утру все в боевом строю были — понял? Иначе — как на духу клянусь, велю выдрать всех!