Грани жизни

— Ох, тут Петру Семеновичу, наверно, так тяжко стало, что он подался глубже в кресло и даже глаза рукой прикрыл, чтобы никого не видеть…

— Точнее сказать, мама, чтобы не видеть меня…

Петя вдруг задрожал, как и вечером, в зале, на своем незадачливом месте, прямехонько глаз в глаз с Петром Семеновичем. О, этот взгляд, прикрытый бледной, словно застывшей рукой — только бы не видеть Петю Мельникова!

«Кажется, чего яснее: кто «за», кто «против» и кто «воздержался»? Все «за», «против» нет, и только один «воздержался», один Петр Семенович Сковородин!.. По залу даже шум прошел — и понятно: ведь два года назад, когда меня в кандидаты проводили, как горячо, от всего сердца говорил он обо мне! И вдруг будто ничего и не было, будто и не он тогда говорил — воздержался, лишил меня своего доверия!.. Однако не так-то просто даже для главного конструктора! Вдруг кто-то (где-то в глубине зала, голос незнакомый) задает вопрос, и о том же самом, о чем мне только что думалось!.. Объясните, пожалуйста, товарищ Сковородин, почему два года назад в этом же зале вы горячо рекомендовали молодого товарища, а теперь воздерживаетесь? Как совместить одно с другим?

И тут отовсюду вопросы.

— Что же произошло?

— Отчего молодой товарищ оказался лишенным вашего доверия?

— Действительно! Мы только хорошее знаем о нем, а вы не желаете подать за него свой голос?

— Странный факт!

— Да, да! Просим, просим ответить!

Тут Степан Ильич, указывая на зашумевший зал, выразительно посмотрел на Сковородина и сказал:

— Придется, товарищ Сковородин, объяснить…

И снова, будто он все еще сидел среди огней переполненного зала, Петю пронзила нервная дрожь, и картины собрания понеслись одна за другой.

— Объяснить? — хрипло повторил Сковородин и поднялся, тяжело, неуклюже, «словно медведь из берлоги», как сравнил шепотком кто-то, сидящий во втором ряду, за спиной Пети.

Сковородин говорил угрюмо и неохотно. Он собирался в ответственную командировку, и все его мысли «были направлены уже в эту сторону». Он просто никогда не терпел «неожиданных просьб и настояний… да еще по поводу собственного, сковородинского создания». Настойчивость просьбы Мельникова к Сковородину, председателю делегации, едущей с ответственным государственным заданием, «была сочтена бестактной, морально неправомочной». Он считал, что «время терпит», а Мель-ков и новоявленная бригада нетерпеливо ждали скорого ответа и одобрения чертежа, «упрощающего узел мной же созданной машины». Он почувствовал во всем этом нечто непредставимое и невозможное для себя — сказать резче, о» воспринял бы это как нетерпеливое вторжение молодежи в жизнь большой техники.

В этом месте воспоминания матери и сына встретились: оба напомнили друг другу, как отозвались разные люди на сковородинское признание о «вторжении молодежи в большую технику».

— Ты помнишь, Петя, как Степан Ильич при этих словах даже охнул и руками всплеснул: «Ну и ну!»

— А Платонов… ты заметила, мама, как он привстал с места, в первом ряду, головой покачал и сказал Сковородину: «Это у вас, Петр Семенович, случайный приступ раздражения и случайно сказанные слова!..»

— Да, да… Я, говорит Платонов, вас, Петр Семенович, как представителя именно «большой техники» всегда считал человеком щедрой мысли и широких горизонтов. Вот тут-то, Петенька, начались прямо-таки неожиданности!.. Я всегда считала, что у главного нашего технолога Ивана Васильевича характер решительный, но замкнутый, что он больше молчит, чем говорит… А он, смотри-ка, разговорился… да так широко, интересно.

Петя тоже будто внове увидел главного технолога Ивана Васильевича Лагунина, его седоватый ежик, носатое лицо, пристально-строгий взгляд темных глаз, неулыбчивые губы твердого склада, глуховатый голос. Но сегодня на партийном собрании Иван Васильевич словно преобразился. За столом президиума (как член бюро парткома) он сидел с видом самого оживленного внимания к происходящему. Его неулыбчивое лицо сегодня улыбалось, а в пристальном взгляде, как ясно было видно Пете, то и дело вспыхивали какие-то необычные искорки. И начал он свое выступление необычно, будто с воспоминаний, обращенных к старику Соснину.

— Между вашим и моим возрастом, Степан Ильич, всего несколько лет… Я начинал свой путь тоже ведь в первые годы оснащения нашего завода, когда у нас была просто бездна ручного труда! И таких слов, как «большая техника», у нас в ту пору и не могло быть… Верно?

«— Какое там! — живо отозвался Степан Ильич. — Тогда в нашей стране, разоренной иностранным нашествием, разрухой и голодом, оснастить завод было непредставимо трудно!.. Мы, молодые, пределом исполнения мечты считали: были бы для каждого хорошие тиски, клещи, молотки, отвертки, — чтобы никому не приходилось бегать за ними, выпрашивая недостающие у соседей. Особенно часто не хватало тисков, и недаром мы их, желанных, ласково называли; тисочки!