Граничник

– Вот что, Дуров, – начал он без всяких предисловий. – Каша эта с тебя заварилась, так что справедливо будет, если ты и примешь участие в ликвидации последствий.

– Я готов, отец Владимир, – демонстрируя идеальное смирение, Стеф даже голову склонил.

– Ты монашку-то тут мне не строй! – неожиданно взорвался епископ. – Готов он! По твоей милости мы потеряли второго викария, католики на нас волком смотрят, а питерские и вовсе в открытую об отделении говорят!

– А еще я епископа Нижегородского в болезнь тяжкую вверг и Высшего демона на Трибунал впустил, – тут же оскалился Страж. – Чего уж там, владыко, валите все на меня! Это же я проспал еретиков в стенах трех епархий! Я спорить не стану, приму любое наказание…

– А ну захлопнул рот! – взревел отец Владимир, вновь превращаясь в боевого священника, который крушил черепа изменников распятием. – Обиды мне тут свои, давай, попоказывай! Агнец, тоже мне! Кто от Трибунала хотел скрыть Дар Господень?

– Он еще и с колдунами якшается, ваше преосвященство! И с ведьмами Триады на болоте замечен был! – тонким голосом доносчика проскрипел подопечный. – А уж девок сколько на сеновалах попортил – и не счесть! Давно я вам говорил – всех Стражей в черное духовенство надо переводить! Пущай сан монашеский принимают, а то ведь распустились-то, распустились!

До того хорошо у него вышло, что даже я едва подавил желание оглядеться по сторонам, ища какого-нибудь дьячка. А викарий и вовсе выпучил глаза, покраснел и, казалось, сейчас взорвется! Но вместо того, чтобы отчитать граничника за неуместное шутовство, он вдруг совершенно несообразно чину расхохотался. Как какой-нибудь мирянин в кабаке после трех стаканов пива и скабрезной шуточки.

– Я и забыл на этой должности, как тяжко с граничниками разговаривать! – смахивая слезу, выдохнул он через минуту. – Особенно если бродяжник тот вины за собой не чувствует.

– Да как же не чувствую, отец Владимир, – тоже уже спокойно отозвался Стеф. – Очень даже чувствую. И отвечать действительно готов. Вы, главное, скажите, за что именно. О чем, кстати, с гостями договорились?

Священник бросил на подчиненного хмурый взгляд, но мигом спустя смягчился, признавая за Стражем право узнать о результатах переговоров. Все же, если бы не Стефан, не дожил бы отец Владимир до этого разговора.

– Да непонятно пока ничего. Договорились о происшествии молчать, но это, сам знаешь, как шило в мешке прятать. Рано или поздно все наружу выйдет, и, как водится, в самый неподходящий момент.

– Конец Ассамблее?

– Ассамблея – лишь форма, сын мой. Церковь – суть. Ей не конец, и это главное. Но не об этом речь. Сейчас нужно решить, что с тобой делать… Святой Воин.

Теперь уже Стеф лицом скривился.

– Владыко… – начал было он, но тот его оборвал.

– Знаю все, что ты сказать хочешь. Что нет у тебя силы той, про которую все говорят, что Страж ты, а не ревнитель, и что чин изгнания не ты применял, а тот мальчишка, в которого ты временно превратился, памяти лишившись. Все так. И не так. Тебе было явлено чудо и дар веры. А дары свои Господь обратно не отбирает.

– Да это понятно…

– А ежели понятно, то стой спокойно и старших слушай! Вот тебе мое решение. Собираешь сейчас вещи, потом в канцелярию за приказом и с утра выезжаешь на Херсон.

Я тут же активировал карту, поднял свежую статистику по названному епископом региону, загруженную, еще когда к локальной сети епархии подключился, и сразу же озвучил полученные данные своему подопечному.

– Там же тишь и гладь, отец Владимир! – возмутился Стеф, едва дослушал мой доклад. – Что там Стражу делать? Община на полтораста дворов, пост на «звезду» и никаких происшествий уже лет десять! А, я понял! Это ссылка? На стационар посадить, с глаз долой – из сердца вон, так получается?

Епископ раздраженно засопел.

– Дуров, у тебя вообще, что ли, инстинкт самосохранения на фронтире отшибло? Ты за тоном-то следи, понимай, когда и с кем говоришь! Я тебе сокурсник или начальство?

– Прошу прощения, владыко…

– В зад себе его засунь! – видимо, тяжелый день, который все никак не заканчивался, да еще имел продолжение в виде беседы со строптивым бродяжником, окончательно подкосил христианское долготерпение иерарха, раз он начал на казарменном языке изъясняться. – Сказано тебе, едешь на Херсон! Но не Стражем, а старшим ревнителем. Тамошний брат Алексий Богу душу отдал – его сменишь. И не перечь! Сам знаю, что не твой профиль! Но мне пока не до тебя, Дуров! Тут конюшни, как выясняется, по бабки засраны, а на разгребании только я и остался. Тем и займусь, а потенциальный Святой мне тут под боком совсем не нужен. Так что едешь на Херсон, там дела принимаешь и сидишь тихо, чтобы не слышно и не видно тебя было, понял? Дар вон свой развивай! Молись и веру укрепляй! И, кстати, совсем это не захолустье, а важный торговый пост епархии, так что цени – участок ответственный тебе доверяю.

Стефан надолго замолчал: ни мне, ни иерарху ни слова не сказал. Замер, будто статуя из камня, и что-то там себе в голове крутил. Зная его, я подозревал, что прямо сейчас он давит рвущиеся на язык ругательства.