Гранит науки и немного любви

Мы все вповалку лежали на траве, являя потешное зрелище. Только магистра Лазавея не видно. Зато магистр Тшольке рядом. Видимо, маг втолкнул ее в последний момент. Не желал, чтобы Осунта разделила его скорбную участь.

Все старательно отводили глаза и, видимо, думали об одном: Эдвин Лазавей пожертвовал жизнью ради нашего спасения.

На глаза навернулись слезы. Юлиана тоже хлюпнула носом.

Тяжело. Одно дело – посторонний человек, другое – преподаватель. Юлиану он и вовсе учил. А я… Я ему руку перевязывала, щеку лечила и вообще…

Только вот хуже всех Осунте. Она встала и как потерянная побрела по выпасу, силясь отыскать следы переноса. Голова опущена, плечи поникли. Вот тебе и стерва!

Юлиана с Липнером о чем-то шептались, Ксержик вытирал кровь, а я разревелась, как последняя деревенская баба. Мельком глянула на Осунту и заметила: у нее тоже подозрительно скривились губы.

– Ладно, все, – неожиданно резко сказала она, запрокинув голову. Знакомое движение: так не дают себе расплакаться. – Пошли!

– А как же… – начала Юлиана и осеклась, поймав взгляд магистра.

– Вернее, вы идите, а я останусь. Нужно… нужно перед ректором отчитаться, – буркнула Осунта и отвернулась.

Я не женщина, если она не отсылала нас, чтобы порыдать. При свидетелях стыдно, а так, в сумерках, можно вволю беззвучно предаваться горю.

Осунту Тшольке и Эдвина Лазавея что-то связывало – наверное, любовь. Так жалко ее стало, каково это – потерять самого близкого человека? И не просто, а не суметь помочь. Знать, что никогда больше не встретитесь, а у вас даже общего прошлого нет. Лазавей ее не любил – не слепая, видела. Спал наверняка, не более. Осунта надеялась – и все, разом отрубило.

Встала и понуро побрела вслед за остальными, постоянно оглядываясь.

Магистр Тшольке не двигалась, будто приросла к земле. Она стояла и смотрела на небо. Одним богам известно, какие минуты вспоминала. Руки повисли безвольными плетями. Нельзя ее одну оставлять, нельзя! Только не примет Осунта утешения, особенно от меня.

У самой на душе муторно, сердце ноет.

Нос по-прежнему хлюпал, по щекам стекали одиночные слезинки.

Хотелось остаться, сесть рядом с магистром Тшольке и тоже смотреть на небо. Эдвин Лазавей мне нравился, успела привязаться. Конечно, не так, как Осунта, но он совсем не то, что другие магистры. И общаться с ним легче, и мужчина хороший, добрый. Другой бы такое за выходку с веткой устроил, за истерику, угрозы, хамство, а он пожалел.

В итоге остановилась.

Посижу, посчитаю звезды, может, успокоюсь.

Разумеется, Осунта заметила, хотела отправить по известному адресу, но не успела. Воздух пронзила очередная яркая вспышка. По-моему, завизжали мы обе. И обе же кинулись туда, где полыхнуло. По пути убеждала, что владею врачеванием и смогу помочь. Более того, очень-очень хочу помочь!

Магистр Лазавей напоминал труп: бескровный, синюшный. Дышал ли он? Ничком лежал на траве и не двигался. Тшольке присела рядом на корточки, позвала, аккуратно перевернула.

Я сглотнула и прижала ладонь ко рту: остекленевший взгляд! Изо рта вытекла струйка крови, нос тоже весь в бурых пятнах.

– Ты говорила о помощи, – зло бросила Осунта, подложив под голову коллеги валик из собственной накидки, – так давай! Я за Алоисом Ксержиком, одной мне Эдвина из глубокого минуса не вытащить. К слову, если кровь действительно некромантская, тоже принесешь пользу.

– Как? – плюхнулась рядом, щупая пульс.

Есть, живой! Но едва живой…

Магистр не стала пояснять, махнула рукой и побежала за Алоисом. Тут не до степенности и преподавательской этики.

Я развязала шейный платок и расстегнула рубашку Лазавея. Тоже не до приличий. Задумалась, припоминая картинки в книге, и в первый раз в жизни принялась за массаж. Нужно заставить сердце биться. Чтобы кровь прилила к голове, вытащила валик и сунула под колени.

Остро ощущала собственную ущербность. Лекарь! Три раза ха! Вот травы сварить – да, только времени нет. Надавливала на грудь магистра и надеялась, тот очнется. Не переставала надеяться, даже наклонилась, воздух в рот вдохнула. Прости, Хендрик, и пошел ты со своей ревностью! В отчаянье проделала это снова и снова, и вот, когда уже не надеялась, ресницы магистра Лазавея дрогнули, а глаза закрылись. Трупы точно не моргают.

Подоспели Осунта, Алоис и Юлиана, прогнали, поручив приготовить постель для больного. Поиском ночлега занимался Липнер.

Остановили выбор на первой попавшейся чистой избе. Я быстро обустроила лежанку, немного похозяйничала на кухне. Там услышала о травнице и, пискнув от радости, со всех ног припустила к ней.

Словом, мы развили столь бурную деятельность, что Эдвин Лазавей не смог умереть.

Глава 9 Неверность начинается там, где кончается привязанность