Гранит не плавится

— Чтобы понять всё связанное со мной, — негромко проговорил он, — в том числе причины, побудившие меня перейти к вам, вы должны знать историю моей жизни. Она довольно длинная и печальная, — добавил он с невесёлой улыбкой. — Если располагаете временем, я расскажу…

— Пожалуйста! — Я достал бумагу и приготовился писать.

— Если можно, пока не пишите!.. Мне труднее будет говорить, — попросил он меня. — Потом я охотно отвечу на все ваши вопросы!..

Меня озадачило его поведение. Приходилось допрашивать сотни людей, все они вели себя по-разному. Но такого ещё не было. Что это — тонкая игра или искренность человека, которому нечего бояться?

— Хорошо, — согласился я и отложил ручку.

Вот история, рассказанная им мне в бурную ночь, в помещении пограничного поста.

…Родился я недалеко от турецкого города Орду. Нашу местность называли Золотой бухтой. Она и впрямь будто золотая: на несколько километров тянется чистый жёлтый песок. Море мелкое — в пятидесяти шагах от берега только до пояса. Невысокие холмы, покрытые орешником, окружали бухту, защищая её от ветров. У нас редко бывали штормы. У подножия холмов, на берегу небольшой речки с холодной прозрачной водой, где водилась мелкая форель, расположился наш посёлок — всего семь домиков. У каждой семьи кроме лодки имелись ещё корова, огород.

Мой отец слыл смелым человеком и опытным рыбаком, с его мнением считались все, даже седоволосые старики. Семья наша была немногочисленной, всего семь человек: отец, мать, бабушка, два брата и две сестры. Я был первенцем, старшим, и поэтому пользовался некоторыми привилегиями. Жили мы тихо, мирно, нужды не знали. Свежую рыбу продавали в городе через скупщиков, а что оставалось — сушили или солили. Была ещё у нас маленькая коптильня, которой пользовались все. На вырученные деньги покупали муку, сахар, керосин, сети и паруса, изредка одежду, обувь. Рыба стоила дёшево, выручали за неё немного. Но и потребности были у нас небольшие. Трудились все, — женщины наши замечательно вязали и чинили сети, мужчины ловили рыбу, старики занимались огородами, а дети собирали орехи, ягоды.

Отец хотя и часто брал меня с собой в море, почему-то не хотел, чтобы я стал рыбаком. Может быть, потому, что мой дед и мой дядя — брат отца не вернулись с ловли, погибли. Он мечтал дать мне образование. Школы у нас, разумеется, не было, детей учил грамоте бывший матрос-самоучка.

В тысяча девятьсот восьмом году французы открыли в городе Орду школу с интернатом. Отец решил во что бы то ни стало отдать меня туда: «Пусть хоть он станет человеком». Бабушка плакала — боялась, что французы сделают меня католиком. Соседи тоже отговаривали отца, доказывая, что рыбаку образование ни к чему, да и плата была большая. Отец никого не послушался и повёл меня, восьмилетнего мальчишку, к французам. К счастью, директор согласился брать плату натурой — шестьдесят килограммов отборной рыбы в месяц…

Французы установили в своей школе строгий порядок: со второго класса ученикам запрещалось разговаривать на родном языке не только в классах, но и между собой. Нам это казалось обидным, но волей-неволей мы быстро овладевали чужим языком и уже в третьем классе знали его прилично.

В течение пяти лет осенью я уезжал в школу, а летом возвращался домой, помогал отцу рыбачить. Так продолжалось до четырнадцатого года.

Накануне войны французы спешно распустили учеников и уехали к себе на родину.

Хотя мы и жили в заброшенном уголке, вдали от больших событий, всё же и на нас война обрушилась всей своей тяжестью. Молодёжь забрали в армию, налоги так выросли, что платить их стало не под силу. За недоимки жандармы забирали у нас всё: уводили коров, отнимали запасы рыбы, даже домашнюю утварь. И всё-таки мы не голодали: у нас было море, а в нём — кефаль, скумбрия, камбала, хамса.

Из школы я привёз с собой учебники и всю зиму усердно занимался, надеясь, что война скоро кончится и я опять примусь за учение. Оно давалось мне легко, особенно языки. Кроме французского, мы изучали ещё турецкий и немецкий. Учителя постоянно ставили меня в пример, а директор, месье Лертон, не раз говорил, что добьётся для меня стипендии в Сорбонне. Разумеется, меня радовала такая заманчивая перспектива…

Прошёл почти год с начала войны. Но мы так и не знали толком, кто с кем воюет, кто кого побеждает. Газет в нашем посёлке никто никогда не читал, а новости, которые приносили рыбаки с базара, были очень противоречивы. Выходило, что турки потопили на подступах к Чанах-Кале весь английский флот, а на другом фронте доблестные аскеры султана заняли крепость Каре. Они давно покорили бы всю Россию, если бы не морозы. В то же время в наших краях неожиданно появились оборванные, голодные беженцы из Эрзерума…

Однажды — было это, кажется, в начале августа — к нам в посёлок прискакал на взмыленном коне друг отца, турок Турсун-ага. Он поговорил о чём-то с отцом и тотчас уехал обратно. Отец кликнул меня и младшего брата, Грачика, и велел нам созвать соседей.

— Скажите им, что дело важное-важное, — пусть бросают все дела и сейчас же идут сюда!