Гранит не плавится

Когда наконец собралось человек тридцать, отец поднялся на наше крыльцо и начал говорить.

— Дорогие братья и сёстры, лучше бы высохли мои губы, чем передать вам эту страшную весть! — сказал он, и все притихли, не сводя с него встревоженных глаз. — По приказу стамбульского правительства Талята и Энвера, — продолжал он охрипшим от волнения голосом, — турки начали резню армян по всей стране! — Из толпы, собравшейся у крыльца, послышался стон. — Жандармы и башибузуки хватают мужчин, мальчиков, убивают их, а женщин и маленьких детей выгоняют с насиженных мест, — говорил отец. — Вчера в нашем городе Орду убили всех мужчин, выселили всех женщин — не оставили никого, ни одного армянина!.. Говорят, то же самое произошло в городах Самсуне и Карасуне. Завтра жандармы придут сюда… Нужно решить, как нам быть.

Прошло более шести лет с того злосчастного дня, но я до сих пор отчётливо помню всё: бледное, взволнованное лицо отца, его хриплый, дрожащий голос, плач женщин, растерянность стариков…

— Враки, не может этого быть, чтобы всех, — неуверенно, скорее для собственного утешения сказал седобородый рыбак, дядя Нишан. — Нас не тронут — мы политикой не занимаемся, живём тихо, нас не видно и не слышно!..

— Конечно, не тронут, — подхватил дед Левон. Он считался у нас начитанным человеком — у него хранилось десятка полтора старинных книг. — В Турции живёт более трёх миллионов армян. Они пашут землю, ловят рыбу, занимаются ремёслами, торговлей, платят налоги… Какое государство станет рубить сук, на котором сидит? Перережут армян — вся жизнь остановится!

Другие спрашивали отца:

— Скажи, Оганес, посоветуй, что делать?..

Отец предложил добраться на лодках до русских берегов — с наступлением темноты погрузиться и поплыть.

В ответ поднялся невообразимый шум. Одни кричали, что отец просто сошёл с ума. Другие — что лучше, привязать на шею камень и броситься в воду. Но обвинить этих людей, не раз смотревших в глаза смерти, в трусости или в малодушии было нельзя. Они хорошо понимали, что означает пересечь Чёрное море на лёгких парусниках, да ещё с женщинами и детьми. А сторожевые лодки? Что, если наскочишь на полицейских, охраняющих побережье?

Никто не согласился идти на такой риск. Только бывший матрос решил последовать за отцом…

Площадка перед нашим домом опустела. Люди расходились понурив головы…

Отец не мешкая приступил к выполнению задуманного. Велел женщинам собрать самое необходимое, запастись пресной водой, съестным на шесть-семь дней, а сам пошёл на берег — налаживать лодку. Я побежал следом за ним. Мы вдвоём тщательно осмотрели лодку, развели костёр, просмолили днище заново, подготовили паруса, натянули на случай дождя тент. Готовился к отплытию и бывший матрос…

Летом рассвет наступает рано. Не успели мы опомниться, как небо на востоке порозовело и туман, застилавший горизонт, начал таять. Нужно было спешить.

Погрузились, детей и женщин посадили на вещи. Бабушка громко зарыдала, мать украдкой вытирала слёзы. Дети, прижавшись друг к другу, сидели тихо-тихо, — тревога старших передалась и им. Ветра не было, паруса висели, как тряпки. Отец в последний раз посмотрел на посёлок, перекрестился, и мы с ним взялись за вёсла. За нашей лодкой следовал матрос.

Берег медленно удалялся. Вот и маяк, а там — открытое море и, может быть, спасение! Но что это? Вдали показалась лодка: полицейские шныряли у наших берегов.

— Назад! Скорее назад! — в отчаянии закричал отец и подал знак матросу.

Мы гребли изо всех сил, сердце готово было разорваться, пот заливал глаза. Но силы были неравны, — восьмивесельная сторожевая лодка догоняла нас. До берега оставалось ещё метров триста, когда позади нас отчётливо послышался плеск воды и грубый окрик.

— Раздевайся, доберись до берега вплавь! — приказал мне отец.

Я заплакал: какой человек может оставить на произвол судьбы родителей, братьев, сестёр и думать о своём спасении? Однако отец был непоколебим.

— Что я сказал? — крикнул он. — Скорее, дорога каждая минута! Одежду свяжи в узел и держи над головой. В посёлок не ходи, спрячься в орешнике. Потом сам сообразишь, как быть…

Торопливо поцеловав мать, бабушку, я схватил узелок и соскользнул с лодки в воду. Я, рыбак и сын рыбака, умел хорошо плавать и без труда добрался до берега. В кустах натянул на себя одежду и стал наблюдать. Отец грёб до последней минуты, хотя знал, что это бесполезно. Я видел, как полицейские подошли вплотную к нашей лодке, взяли её на буксир и повели к пограничному посту. Лодку матроса, успевшего завернуть в бухточку, преследовать почему-то не стали… Когда прошло оцепенение первых минут, я побежал было по направлению к посту, но, поднявшись на холм, опомнился. Чем я мог помочь своим?

Вернулся в заросли орешника, лёг на спину. На синем небе — ни облачка. Над морем кружились белые чайки. А у подножия холма, в ожидании неотвратимой беды, затаился посёлок. Никогда ещё я не чувствовал себя таким одиноким, беспомощным…

Дым очагов манил меня к себе, хотелось есть. Но, помня наказ отца, я боялся спуститься.