Граница

В селе было тихо и прохладно – речушек и ручейков здесь было много, и приземистые домики терялись в зелени за изгородями из кривых жердей. Церковь стояла на возвышении, и Лисица повел Диджле туда; на священника и его знание немецкого оставалась вся надежда. Осман немного оробел: ступал осторожно, часто оглядывался – будто ждал, что сейчас к ним выбегут с кольями, но никого не было видно; лишь один раз в окне близлежащего дома показалась чья-то черноволосая голова, открыла рот и сейчас же скрылась.

На пороге каменной, когда-то белой, а теперь закопченной церкви стоял носатый священник в черных одеяниях. Он исподлобья глядел на Лисицу, скрестив руки на груди, и седая борода с венчиком темных волос под нижней губой закрывала ему шею.

- День добрый, - окликнул его Лисица и остановился. Диджле послушно остановился чуть позади и заложил большие пальцы за кушак. – Говоришь ли ты по-немецки?

Лицо у священника не изменилось, и вместо ответа он задал какой-то вопрос по-влашски, указывая на османа.

- Не понимаю, - развел руками Лисица. Он был здорово раздосадован – видно, здесь совсем были глухие места, если по-немецки мог говорить один из десяти и то, если повезет. Без особой надежды он спросил: - Фэгэраш?

На этот раз священник его понял. Он указал на север, а потом показал один палец. Лисица с тоской взглянул на него. Час ли, день ли или, может быть, еще неделю идти до Фугрешмаркта? Радовало одно – название города священник знал. За церковью на другом берегу реки белели развалины монастыря, и среди тонких деревьев видно было, как кто-то копается на монастырском огороде. На реке скрипела водяная мельница, и хоть эти привычные звуки немного радовали Лисицу.

- Пошли, - коротко обронил он Диджле, кивая на север, и поднял руку в знак прощания. Священник не сдвинулся с места, по-прежнему буравя их взглядом. Кажется, он тоже их боялся, как и все влахи.

Диджле еще раз оглянулся назад, на село. В краю его матери все ему было непривычным: запахи, люди, повисшая над домами тишина. То ли дело в родном селении! Повернешься на север – и там бойко поет песню гончар, пока вертится гончарный круг, повернешься на юг – и ветер доносит до тебя запах ароматных масел и роз, которые цветут в сырой низине. Запахи домашних коржиков, тихие разговоры женщин на своей половине, ржание лошадей – в грудь словно положили камень, и Диджле вдруг захотелось вернуться домой, хоть на мгновение.

Деревья враждебно шумели над головой, пока они спускались с холма. Лисица был мрачен и неразговорчив. Он злился на себя, что так легко поддался на уговоры найти задолжавшего ему за работу венгра, что отправился в путь пешим, чтобы сберечь оставшиеся деньги, что не знал влашского и очень плохо знал унгарский. По карте, которую ему показывали в кабаке, путь казался простым и понятным – черт знает где он успел сбиться с пути!

С этой стороны села стоял полустертый деревянный указатель, и на нем по-немецки было вырезано название: «Беривой». Вторая планка была оторвана, и, наверняка, именно она указывала направление к городу.

- Вся радость, что дорога тут одна, - Лисице захотелось пнуть указатель. – Может, в следующей деревне повезет больше.

Диджле с сочувствием взглянул на него. Он понимал, что названный брат расстроен, и опасался, что в этом есть его собственная вина.

- Не след злиться, - проникновенно сказал он и приложил руку к сердцу. – Муж умный принимает мир, как есть, и меняет его. Муж глупый пытается изменить, но меняется сам. Не помню только, где я это слышал…

- Нужен толмач, - твердо заявил Лисица, когда Диджле умолк. – Красиво говоришь, а вот о чем – неясно… И о колодце я забыл.

Последнее оказалось легко поправимым – в нескольких шагах от дороги из земли бил родничок, и Диджле с радостным клекотом опустился рядом с ним на колени, чтобы омыть ладони и зачерпнуть холодной и сладкой воды. Застудило щеки и язык, но после одуряющей жары прохлада была столь желанна, что он никак не мог остановиться – и черпал вновь и вновь.

- Опять вода, - Лисица неодобрительно покачал головой, но пил долго, с наслаждением, и вода текла по подбородку, на котором уже начала проступать щетина.

Маленький привал придал сил и поднял дух, и даже множество дорог и тропинок, которые пересекались в самых немыслимых направлениях, не портило настроения. Лисица упорно никуда не сворачивал, даже когда их путь резко вильнул на восток. То справа, то слева они видели пару раз деревенские крыши, и к закату Диджле уже посматривал на своего спутника с мольбой, но тот упрямо шел вперед. Встреченные на дороге влахи прятались, или замирали, подобно соляным столпам, или кланялись, как китайские болванчики, но ни один из них не мог и слова связать по-немецки, а при вопросе, где находится город, все, как один, неопределенно махали куда-то вдаль. Лисица поймал себя на мысли, что соскучился по тому венгру из патруля, который отправил его в глушь. Он хотя бы умел говорить, как человек.