Граница

- Явление ангела у реки, - говорить было трудно, и голос звучал гнусаво, но рот Лисица открыть все же смог. Он и не надеялся, что девица понимает по-немецки, но та вдруг покраснела и потупилась.

- Я ничего тебе не сделаю, - заверил Лисица. Ему вдруг померещилось, что девушка бросится наутек.

- У вас кровь на лице, - голос у нее был чуть глуховат, но по-немецки она говорила хорошо, хоть и с сильным акцентом. Бежать она, кажется, не собиралась, только крепче обняла сверток.

- Да? – Лисица провел ладонью по подбородку. – А, это… Ерунда. Наткнулся ночью.

- На разбойников?

- А ты проницательна.

Девица все еще смущалась, но страх из ее взгляда пропал.

- Вам нужно промыть ссадины.

- Я бы и рад, да руки-ноги пока с трудом поднимаются.

- Можно к нам пойти, - поспешно предложила она. – Здесь недалеко. Там сможете передохнуть.

- Только болван бы отказался от столь щедрого предложения! А если еще такая красавица, как ты, прикоснется своими ручками к моим ранам, то заживут они лучше, чем от прославленного берлинского бальзама. Как тебя зовут?

- Анна-Мария, - девушка опять уставилась в землю, и Лисица заметил, какие у нее длинные ресницы. – Вы слишком много говорите для вашего избитого вида.

- А я Иоганн. От одного твоего присутствия мне уже полегчало.

Она не ответила, хотя лесть явно пришлась ей по сердцу, и сделала знак следовать за ней. Солнце, краем показавшееся из-за угрюмых далеких гор, светило ярко, и утренняя звезда медленно гасла на востоке. Дом с кабаком, где остался Диджле, не подавал никаких признаков жизни, хотя на улицах уже попадались первые прохожие, и Лисица неожиданно почувствовал, что за вчерашний день и сегодняшнюю ночь чуток привязался к наивному осману, который пришел сюда вряд ли от хорошей жизни. Может быть, оттого, что и сам когда-то был таким. Давным-давно, восемь лет назад.

Глава 8

Тяжелая дверь затряслась от стука, и сверху на османа посыпалась земля. Диджле не поменял позы, еле удержавшись от того, чтобы не стряхнуть с головы грязь, но слова утренней молитвы с трудом ложились на язык. Прошло четыре дня с тех пор, как его привезли в лесное убежище разбойников, и все четыре дня он отказывался от еды и вина и не видел солнца, лишь только совершал омовения и молился. Диджле чувствовал себя трижды грешником перед Аллахом. Во время путешествия с названным братом и на следующий день он не выполнил намаз полностью; в подземелье он потерял чувство времени и не мог сказать, когда восходит солнце; но самое главное – он понятия не имел, в какой стороне находится Кибла, потому обращался лицом туда, куда подсказывало ему сердце. Может быть, Аллах и простит его в своем милосердии, но простить сам себя Диджле не мог; все, что случилось с ним, даровано по его прегрешениям.

Тюремщик проорал через дверь на своем варварском наречии, но Диджле лишь повысил голос и замолчал только после заключительных слов фаджра. В эти дни время от времени за дверью появлялся толмач – беглый грек из Истанбула, и, по его словам, Диджле понял, что попал в плен для того, чтобы грабить несчастных и невинных людей. Эмир разбойников говорил, будто иначе осману не выжить в этих краях, ведь никто не поверит, что он пришел с миром! Да только Диджле была противна одна даже мысль причинять людям вред – перед глазами стояло мертвое лицо сестры, и он клялся себе, что ему легче заморить себя голодом в сырой разбойничьей пещере, чем стать причиной чужого несчастья.

Вода звонко капала в глиняную плошку. Диджле терпеливо собирал ее целыми днями, чтобы перед ночной молитвой напиться вдоволь. Когда становилось совсем невмоготу, он облизывал мокрые камни, стыдясь своего поступка и слабости. Иногда ему мерещились видения родных мест, и тогда он молился не в назначенное время, чтобы Аллах уберег от шайтана.

Когда тюремщик вновь подал голос, Диджле рявкнул ему в ответ лишь одно слово из тех, что успел выучить на языке, которым говорил его пропавший названный брат:

- Нет!

Бандит замолчал и вполголоса сказал что-то своим. Грянул взрыв хохота, послышался звук, будто кого-то поволокли, и негодующий женский возглас, оборвавшийся звонкой пощечиной. В проржавевшем замке заскрежетал ключ, и до боли яркий свет фонаря ослепил Диджле. Он зажмурился, прикрывая заслезившиеся глаза; должно быть, его опять пришли допрашивать и заманивать сокровищами, но вместо того к его ногам кого-то швырнули. Это была еще совсем юная девица, которая даже в таком плачевном положении не пала духом и осыпала разбойников ругательствами. Диджле поморщился, слушая их перебранку, и если девица чуть ли не плакала, несмотря на показную браваду, то негодяи откровенно над ней потешались. Дверь захлопнулась, и девица вскочила на ноги и замолотила по ней кулачками. Удары были слабенькими, и Диджле пожалел бедняжку, попавшую в плен.

- Порядочной женщине браниться недостойно, - устало произнес он, когда девица отчаялась выломать эту преграду, и кожей почувствовал, как она испуганно на него смотрит из темноты.