Граница миров

Амбруаз Первый указывает Офелии на отголосок, а отголоску на Офелию, ладонями изображает дружеское рукопожатие, потом жестом предлагает обоим следовать за ним, словно считает инцидент исчерпанным. Стеклянная поверхность под сандалиями Офелии тут же приобретает консистенцию жидкости. Она чувствует, как проскальзывает по другую сторону купола, подобно брошенной мраморной глыбе, но ощущения падения нет ни на миг. Теперь все трое спускаются по лестнице, ведущей вглубь Мемориала, – по лестнице, которой не должно было существовать уже много веков.

Амбруаз Первый открывает процессию, двигаясь резвыми шажками. Для существа, которое на сорок лет застряло в изнаночном мире, ему на редкость не хватает сдержанности. Офелия не уверена, может ли ему доверять, зато знает, что он Тень, и на данный момент ей этого достаточно. Ему удалось связаться с ней, находясь на Изнанке, причем не единожды: тем самым он доказал, что граница между мирами проницаема. Может, ему удастся провести их на другую сторону, ее и Торна?

Офелия невольно время от времени бросает сквозь очки быстрые взгляды через плечо, пытаясь удостовериться, что отголосок, который идет следом, пятясь и молча продолжая жевать, больше не собирается разбить ей голову. Она не понимает, какая муха его укусила на вершине купола, но не может избавиться от чувства, что ей уже пришлось пережить подобную сцену.

Архитектура Мемориала вокруг них кажется еще более безумной, чем где бы то ни было на Изнанке. Половина здания растворяется в тумане эраргентума, сквозь который Офелия различает тысячи книжных полок, трансцендии и залы-перевертыши, идущие с этажа на этаж вокруг большого атриума. Зато другая половина Мемориала, пребывающая в негативе, ей незнакома. Старый паркетный пол, комнаты, заполоненные разросшимися растениями, и пустые классы. Именно там и воспитывались Духи Семей.

Офелия задерживается у окна без стекол. Ну конечно. После Раскола половина башни была заново выстроена над пустотой, потому что тогдашние архитекторы решили, что она обрушилась вместе с остальной частью острова и океаном. Они не подозревали, что она по-прежнему здесь, но в инверсивном виде. Офелия вспоминает: ей всегда было немного не по себе, когда она рылась на книжных полках этой секции; дискомфорт она списывала на близость бездны под этой частью фундамента. Теперь она понимает, что на самом деле причиной было сосуществование двух пространств.

Амбруаз Первый ведет их туда, где взаимопроникновение достигает своего максимума: в самое сердце здания. С одной стороны – висящий в невесомости глобус Секретариума, внутри которого парит второй глобус, где замурована потайная комната Евлалии Дийё. С другой – путаница старых винтовых лестниц. Два измерения так наложились друг на друга, что стены и ступени просвечивают как калька.

В некоторых местах Офелия видит под ногами землю, лежащую в двухстах метрах ниже. Она замечает даже людей в атриуме, крошечных, как шляпки гвоздей среди тумана. Идет ли сейчас там, на оборотной стороне существования, большой межсемейный слет?

Амбруаз Первый останавливается с почтительным поклоном. Офелия видит, что вопреки всякой архитектурной логике они оказались в комнате Евлалии Дийё. Она разочарована. Втайне она надеялась, что благодаря какому-то необычайному рикошету судьбы обнаружит здесь Торна, но в комнате никого нет. Половина ее погружена в почти болотистую смесь тумана и паутины. Вторая половина являет собой наглядный контраст: навощенная мебель, цветастые обои и все личные вещи Евлалии Дийё, оставшиеся нетронутыми на Изнанке, в том числе пишущая машинка.

А между двумя половинами комнаты, на стыке миров, висит зеркало. В бытность свою на Лицевой Стороне Офелия дважды случайно проходила сквозь него. Наконец-то она видит стену, ставшую инверсивной вместе с остальным миром, стену, на которой это зеркало всегда висело. Скорее даже не стену, а перегородку, отделяющую спальню Евлалии Дийё от рабочего кабинета, где она писала. Сколько часов провела она, сидя здесь, беседуя с Другим и вместе с ним буквально переделывая мир? У Офелии такое чувство, будто она снова проживает эти часы, будто две памяти наслаиваются в ней, одна на другую, по образу и подобию двух половинок Мемориала.

А пока она не слишком продвинулась. Она оборачивается к своему отголоску, который развлекается тем, что тюкает наугад по клавишам пишущей машинки, с которых исчезли обозначения букв, потом к Амбруазу Первому, который тихо ждет в углу. Он это хотел ей показать? Пустую комнату?

Но Амбруаз Первый настойчиво, с улыбкой указывает ей на зеркало.

Офелия подходит. Смотрится в зеркало. И застывает.

Она смирилась с мыслью, что Изнанка существует по особым законам, скорее символическим, чем научным, но увидеть свое отражение – свое настоящее отражение – стало для нее ужасным ударом. То существо в зеркале не имеет с ней ничего общего. Ни ее черт, ни ее размеров, ни ее глаз, ни ее волос. И, однако, оно – тот последний кусочек, которого не хватало, чтобы сложить пазл.