Граница миров

Офелия просмотрела приложенные снимки. Они очень походили на первые, на них был виден всё тот же промежуток между телом и тенью. Ничего нового. Так же обстояло дело и с рисунками Секундины, однако последние из них выглядели совершенно иначе. Торопливо набросанная тень как бы распадалась в верхней части, словно кто-то злобно надрезал ее ножницами в районе плеча, решив отсечь всю руку, сверху донизу.

Сквозь черное стеклышко Офелия ничего такого не увидела. Неужели Секундина угадывала то, что снимки и пенсне еще не умели показывать?

И ей вспомнился рисунок с гвоздем. Вспомнилось и другое изображение – сплошь красное, словно залитое кровью. И старуха на рисунке. И чудовище.

Но тут замигали лампочки, и Офелия встрепенулась. Нужно было воспользоваться вторым коротким замыканием, чтобы незаметно покинуть лабораторию. Времени оставалось совсем мало.

Офелия начала торопливо просматривать другие документы, как вдруг ее внимание привлек один из письменных столов, на котором царил чудовищный беспорядок. Там были свалены в кучу десятки, если не сотни документов; владелец бокса, видимо, не найдя чистой бумаги, исписал даже столешницу из ценной породы дерева. На что уборщики помещения откликнулись запиской, лежавшей тут же: «А бумага для кого – для кенгуру, что ли?»

Офелия подошла, чтобы просмотреть записи. И с первого взгляда узнала характерный шрифт текстов Книг. В попытках раскрыть смысл загадочных букв исследователь испещрил страницы многочисленными стрелочками и кружочками, но, судя по множеству зачеркнутых слов, не добился успеха.

Работы Элизабет по декодированию.

Генеалогисты специально направили ее сюда с этой целью, но почему Книги представляли для них такой интерес? Неужели потому, что в них скрывалась тайна бессмертия Духов Семей? А в чём состоял интерес Центра девиаций? Чего тут ждали от декодирования? И какое отношение оно имело к теням и отголоскам? И чем могло помочь в поисках Рога изобилия?

Офелия понимала, что не успеет изучить до пятого гонга такие груды материалов и найти ответы на все вопросы. Сейчас ее мозг уподобился этому залу, разделенному на ячейки: он видел отдельные шестерни, но никак не весь механизм.

Хватит.

Евлалия Дийё передала собственную память Другому, который, в свою очередь, передал ее Офелии. И теперь настал момент использовать эту память по назначению. Придвинув к себе стул, она села перед столешницей, которую Элизабет сплошь исчертила загадочными знаками. Это был язык, некогда изобретенный Евлалией.

«Язык, изобретенный мной», – поправилась Офелия, сделав глубокий вдох.

И она сейчас воспользуется этим языком, чтобы вызвать новое видение. Устремив пристальный взгляд на записи, она постаралась отогнать мысли об уходящем времени, о собственном нетерпении, о будущем и прошлом. Остались только вот эти необычные знаки. Она смотрела на них, и это почти не отличалось от чтения.

Забыть себя, чтобы вспомнить.

И вдруг у нее в голове словно что-то взорвалось. Мигрень, которая никогда не отпускала ее полностью с тех пор, как она поступила в Центр, внезапно перешла в нестерпимо острую боль. У Офелии возникло странное ощущение: ей почудилось, будто она отделилась от стула, рухнув откуда-то сверху. Записи превратились в стратосферу, затем в рассеянные облака, затем в древний мир, затем в город, изуродованный бомбардировками, затем в старый квартал, где началось восстановление, и наконец в маленький столик, на котором поблескивали две фарфоровые чашки.

Евлалия сжимает одну из чашек в иссохших руках. И упрямо смотрит на сидящего перед ней коменданта. Очки в черепаховой оправе – напротив очков в железной. Он здорово постарел со времени их последней встречи. Конец шарфа, из которого скручен его тюрбан, по-прежнему прикрывает челюсть, вернее, то, что от нее осталось. Да и всё лицо, наподобие Вавилона, изуродовано войной.