Граница у трапа

— А ты почему не с Наташей? Поссорились? — спросил я, принимая от него паспорт.

— Да нет. Шли, шли, тут меня и прихватило...

Морозов вымученно улыбался.

— Пришлось забежать в гальюн. Слышал, какое «чп» у нас на судне?

— Да.

— Вот несчастье! Как это произошло, не слышал?

— Вещи какие у вас? — вмешался в наш полусветский разговор Никитин.

— В этом рейсе ничего не брал. В портфеле бельишко и жвачка.

— Что такой взъерошенный? — спросил я, приглядываясь к его напряженному лицу. — Болен, что ли?

— Да я ж объясняю... Из гальюна не вылажу. Юра, прошу тебя, побыстрее!

— Зачем вам столько жвачки? — спросил Никитин, осматривая пакет. — По-моему, в прошлый раз вы везли столько же.

— Не себе! — заметно раздражаясь, ответил Морозов. — Ребятишкам соседским. Они и жуют, и обертки коллекционируют. Ребята, у меня живот...

На Морозова было жалко смотреть. Я б отпустил его, но Никитин не торопился. Он расковырял пакет, наугад вскрыл несколько пластинок, дотошно осмотрел портфель.

— Все в порядке, — вернул он вещи. — Вот теперь все в порядке.

— Ты б, Юра, полечился, — посочувствовал я. — Видик у тебя — на море и обратно.

Морозов выскочил из комнатушки и почти побежал по площади.

— Что-то мне в твоих знакомых не нравится, — сказал Никитин. — Морозов глаза в карман прячет, будто совесть нечиста. Что он за человек?

Вопрос был обескураживающий. В самом деле, что за человек Морозов?

* * *

Он остановил такси на одном из перекрестков.

— Я мигом, — сказал Наташе. — Звякнуть надо.

Войдя в телефонную будку, набрал номер Ильяшенко, загораживая диск от машины.

Долгое время слышались длинные гудки. Наконец Алевтина спросила:

— Кто?

— Я! — весело сказал Морозов. — Сам дома?

— Ю... Это ты? — испуганно переспросила Алевтина. — Его... Он... Нет и не скоро будет. Тут такое... Не приезжай к нам!

— Он ничего не передавал? — успел спросить Морозов прежде, чем на том конце повесили трубку.

Морозов долго стоял, мучительно соображал, что должен делать дальше, потом повесил трубку и вывалился из будки.

Свет на улице был пепельно-черный. Звуки доносились глухо, словно сквозь вату. Хотелось стать муравьем и заползти в трещинку на асфальте.

 

Вечером, после изнурительного дня, мы подводили итоги.

Тарасов восседал за своим широченным столом, где под стеклом лежал список оперативных смен, самые последние инструкции и распоряжения. За спиной Тарасова маленькой крепостью возвышалась башенка из четырех сейфов. Слева от Тарасова на стене — карта причалов, портативные радиостанции, переходящий вымпел.

— Предлагаю впредь делать «карусель», — сказал Никитин.

— Это как?

— Очень просто. Как самолеты бомбят? Один отбомбился, другой идет на цель. Так и мы. Один досмотрел, второй на его место. Он — на место товарища. У каждого будет по два объекта. Что один проморгает, то другой заметит. Работать, конечно, придется быстрее, чтобы уложиться в норматив. Зато отпадет необходимость в повторных досмотрах.

Тарасов записал предложение Никитина.

— Есть еще предложение, — поднял руку Кобец.

— Давай.

— Я насчет версий Хорунжего. Поскольку с монетами кончено, предлагаю взять с него слово, что больше он мучить нас не будет и что до конца текущего года женится. Жена его так прикрутит, что он на постороннее не станет отвлекаться.

Кое-кто рассмеялся, а Тарасов постучал карандашом по столу.

— Тихо! Шутки в сторону. Кобец, другого времени не нашел? У кого еще есть предложения в свете сегодняшних событий?

Звонок телефона отвлек Тарасова. Он снял трубку, выслушал, нашел меня взглядом.

— Хорунжий, тебя. Приятный взволнованный женский голос.

— О! — обрадовался Кобец. — По теме!

Под смешочки и одобрительные восклицания я подошел к телефону, сгорая от любопытства и в то же время злясь.

— Таможня. Инспектор Хорунжий.

— Официально как! — восхитился Кобец. — Нас не обманешь!

— Юра! — услышал я чей-то дрожащий голос. — Мне надо срочно тебя видеть.

— Кто это?

— Даже не знает, с кем говорит, — не унимается Кобец.

— Это я, Юля. Срочно надо тебя увидеть. Сейчас!

— Я не могу. Я на работе, а до конца смены...

— Знаю, знаю, что на работе, поэтому и звоню. Это касается, кажется, твоей работы. Приезжай скорее в парк Ленина. Я буду на нашей скамеечке. Помнишь? Пожалуйста, приезжай. Прямо сейчас, а то мне страшно.

— А ты не хочешь приехать сюда и здесь все рассказать?

— Я боюсь. А вдруг они меня там ждут? Юра, приезжай!

Я слышал явственно всхлипывания и тут же пообещал:

— Еду!

Положил трубку. Вот те на! Что за новости? Посмотрел на Тарасова, попросил так, что он понял — стряслось что-то серьезное:

— Мне надо сейчас же уехать. Говорит, связанное с нашей работой.

— Хитрюга! — веселил сам себя Кобец.

Я с такой свирепостью показал ему кулак, что он сразу унялся.

Тарасов посмотрел на часы, согласился.

— Можешь ехать. У тебя переработок — на две недели. Если что, звони.

Я схватил фуражку и вышел. Что стряслось с Юлей? Что может быть связано с моей работой? Наташа? Морозов? Явился пьяный Кучерявый и приставал к Юле? Что же произошло?

 

Мы сидели на «нашей» лавочке, и Юля уже не рассказывала пятое через десятое, а отвечала на мои вопросы.