Граница у трапа

Турок воровато глянул в щель, какое-то время искал взглядом, потом показал на мужчину лет сорока в светлом костюме, сидевшего в дальнем углу на красной скамье.

Я подивился совпадению — красная скамья — банкрот. Банкрот на банкроте...

— Он!

Отвел турка в нашу комнатушку, где уже нервничало вызванное начальство. Карантинный инспектор, ошалев от вида золота, утолял жажду прямо из крана, хотя автомат с охлажденной газированной водой находился в двух шагах — за углом коридора.

— Хорунжий! — подозвал начальник таможни. — Что вы ходите, не заканчиваете?!

— Сейчас, — ответил я, не желая вдаваться в подробности.

— Помочь? — скромно спросил Никитин.

— Стереги!

В досмотровом зале я выловил свободного носильщика и быстро растолковал задачу.

Мой наметанный глаз выхватил в груде багажа нужный чемодан.

— По-английски говорите? — спросил пассажира в светлом костюме, отбирая у него паспорт и декларацию.

— Немного.

— Отлично. Берите вот этот чемодан и несите за мной, — приказал, следя за его реакцией. Ну и выдержка! Бровью не повел!

Отвел его в досмотровую комнату, и таможенное начальство догадалось удалиться.

Едва сдерживаясь, чтобы не наброситься со стамеской на чемодан, отбарабанил соответствующую преамбулу, услышал знакомое «нет» и перешел к практической стороне дела.

Прежде чем потрошить вещи, следовало соблюсти все тонкости таможенных формальностей.

— В декларации указано, что у вас с собой тысяча шестьсот долларов. Где они?

Пассажир посмотрел на турка, загнанного в угол, достал из бумажника несколько банкнот. Шесть бумажек по сто и одна тысячедолларовая. Вот это бумажки! Не то, что у турка! Впрочем, не отвлекаться. Пассажир в светлом костюме был невозмутим, как айсберг. Он спокойно наблюдал за моими, честно признаться, суетливыми движениями.

Посмотрим, посмотрим, как ты будешь выглядеть через несколько минут. Я вытряхивал вещи из чемодана. Пассажир, поглядывая на турка, съежившегося на табурете, вынул сигареты, не спрашивая разрешения, закурил.

— Куда направляетесь?

— В ФРГ виа Москва и Ленинград.

— В чемодане ничего не спрятано? — спросил я, ласково ощупывая толстую планку, идущую по внутреннему периметру.

Пассажир усмехнулся.

Я эффектно поддел стамеской планку, ковырнул ее. Затрещала красивая голубая бумага, заскрипели гвоздики, и перед моим недоуменным взором предстала ровная поверхность планки.

Ни-че-го!

— Зря поторопился, — вполголоса заметил Никитин. — Надо было бы сначала...

Я сам знал, что надо бы сначала. Я не знал, куда деваться от стыда. Пассажир в светлом костюме внимательно рассматривал испорченный чемодан. Стряхнув пепел на стол, спросил:

— Таможня, надеюсь, оплатит стоимость чемодана?

Я словно язык проглотил. Настала моя очередь отмалчиваться. Крыть нечем. За чемодан придется платить.

Придвинув к себе протокол турка, проверял, не напутал ли чего, лихорадочно размышлял, что делать с пассажиром в светлом костюме. Уличить его показаниями турка? Нет на это прав. Досмотр могу, устраивать же очную ставку...

— Володя, — повернулся я к Никитину. — Что дальше?

Никитин взял со стола паспорт и декларацию пассажира в светлом костюме, увел его с собой.

Я торопливо заканчивал протокол, не смея поднять голову. Так опозориться! Вот непруха! Фокусник! Но турок тоже хорош. Обманул, как ребенка.

Возвратился Никитин, ведя пассажира, который нехотя тащил чемодан. Не такой красивый, как японский, но вместительный, привлекательный.

— Как сардины в банке, — сказал Никитин. — Вскрывай, не бойся!

Через четверть часа на столе, как солдаты на смотре, стояли столбиками монеты.

Я сидел, подсчитывал, взвешивал, давал подписывать, морочился с копиркой — подложил не той стороной и пришлось переписывать, а в комнате стояла абсолютная тишина. Сейчас главным был я! Ну и Никитин!

Пассажир в светлом костюме мрачно рассматривал турка, держа сигарету на отлете. Я посмотрел на окурки в мусорной корзине. Шесть или даже больше. Раскурился — не продохнуть.

Неожиданно пассажир в светлом костюме сказал что-то такое турку, от чего тот вскочил и пошел, брызгая слюной, захлебываясь словами, выкрикивая проклятия, угадывающиеся даже на незнакомом языке.

— Сядьте и успокойтесь! — попросил Никитин турка.

Турок неохотно утихомирился, сел на свое место, успев плюнуть под ноги пассажиру в светлом костюме.

Прокорпев над столбиками монет с час, проверив пробу кислотой, я упрятал кувшин в сейф и пошел с греком и пассажиром в светлом костюме в досмотровый зал.

На турка, завязывавшего шнурок туфель, напустилась жена. Она толкала его кулачком в бок, ругалась, и я спросил Серопяна, хорошо знавшего восточные языки:

— Сероп, что она ему говорит?

Сероп послушал и с удивленной улыбкой доложил:

— Ругает! Понимаешь, смелая женщина! Ругает мужа! Говорит, что будет благодарить бога за то, что наказал его за жадность. Говорит, им ничего не надо было, а он впутался в это дело, что ей и мальчику будет тяжело, если с ним что-то случится. Ругает его страшно! Послушай, какая смелая женщина! Такое говорить мужчине!

Я чувствовал, что не довел дело до конца, но не мог вспомнить, что упустил. С чего все началось? Ах, да!