«А помогает работать грузчикам, очевидно, потому, что хозяева хвоста накрутили, — подумал Никита, — нечего, мол, бездельничать, невелика персона».
Да, все стало на свои места…
Груз сдали, груз приняли, и колонна ушла к себе, за кордон. А с ней и неприятный тип, караван-баши Яя, и какой бы темной личностью он ни был, к работе его никаких претензий не имелось.
«С глаз долой — из головы вон (не из сердца же — чур-чур меня, — держать там такого хоть мгновение)», — подумал Никита.
Дотемна провозились они с Бабакулиевым в своей «конторе» — обшарпанной, насквозь прокуренной комнате, с двумя письменными столами и допотопным, огромным, как танк, сейфом. Капитан шутил, что если прорезать в нем амбразуры, получится непобедимый дот.
Комнату украшали только яркие календари «Совэкспорта» за разные годы, развешанные по стенам.
Когда Никита пришел домой, он застал идиллическую картину. За столом, заваленном красками, карандашами, фломастерами, бумагой и еще десятками необходимых художнику вещей, работала Таня.
Еще в Ленинграде она получила заказ на цветные иллюстрации к детской книжке. Это было огромной удачей для начинающего художника-графика, первой по-настоящему творческой работой.
Тане до смерти надоело рисовать плакаты по технике безопасности, рыб, моллюсков, осьминогов и прочих каракатиц для какой-то толстенной научной книги, где превыше всего ценились точность и подробность изображения.
Ползучий натурализм, как говорила Таня. А тут цветная книжка, да еще сказка! Таня была счастлива. И теперь целыми днями работала, мучаясь, делая десятки эскизов, сомневаясь, порою чуть не плача.
Никогда не предполагал Никита, что рисовать цветные картинки для детской книжки такой тяжкий труд. Тяжкий, но и радостный, потому что надо было видеть, как светилась Таня, когда работа ей удавалась! Тогда она рьяно, истово бралась за подзапущенное домашнее хозяйство, готовила какие-то неведомые, замысловатые, но необычайно вкусные блюда, чистила все в доме, драила и закатывала «званый ужин».
Приходил Бабакулиев с очередным своим сердоликом, Вася Чубатый приносил гитару, Гриша Приходько тихонько, боясь что-нибудь задеть, расколотить ненароком, пристраивался в уголок, и начинались вечера, после которых трое холостяков несколько дней ходили задумчивые, и думы их не трудно было угадать.
Таня была королевой на этих вечерах, а Никита таким же подданным, как и остальные — ни больше, ни меньше. Так уж повелось, такова была традиция (а возникла она и укрепилась очень быстро).
Тепло было на этих вечерах, и забывалась тяжелая служба и то, что рядом граница, а вокруг голые мрачноватые горы.
И казалось, будто Ленинград, любимый до того, что сердце щемило от одного лишь звука имени его, переносил малую частицу свою сюда, в домик, прилепившийся на угловатой спине Копет-Дага.
И все было удивительно чисто и молодо. В том, как доверчиво показывала свои рисунки Таня, как пели песни, какую игру придумал Бабакулиев: он читал любимого своего Омара Хайяма на фарси, и надо было отгадать, о чем идет речь. Поразительно, но, не зная языка, в большинстве случаев угадывали.
Лопали за обе щеки Танину стряпню, нахваливали, потом Приходько помогал Тане мыть посуду.
Никита и Вася Чубатый «резались» в шахматы. Именно «резались», потому что с таким пылом играют только в азартные игры.
А Бабакулиев колдовал над кофе, никого не допускал к священному ритуалу.
И все это без натуги — естественно, легко и весело.
Несколько раз пыталась Таня пригласить любимца своего Ваню Федотова. Он очень вежливо, но твердо отказывался. Таня недоумевала, все допытывалась — почему, но Иван только опускал голову, молча переступал с ноги на ногу и краснел.
Он был солдат и жил со своими товарищами в одной казарме, а старшина и капитан были его командирами. Он не мог и не хотел.
— Оставь его в покое, — сказал Никита, — он прав. Существует солдатская этика. Ты этого не понимаешь потому, что курносая. А курносые все такие.
— А сам-то уж!
— Я красивый, стройный и элегантный. Как рояль. И мощный, как орган, и…
— И мудрый. Как баран.
— Я соблазнитель. Я соблазнил всех женщин в этом населенном пункте.
— С такими ушами соблазнителей не бывает.
— Моим ушам завидует шахиня Сорейя. Поэтому она сбежала в Америку. Не могла вынести моей близости. Вот истинная причина дворцового скандала.
— Из-за них тебя взяли в авиадесантники. Если бы не раскрылся парашют, ты бы спланировал на ушах.
Присутствовавший при этом высокосодержательном диалоге Вася Чубатый грустно улыбнулся и пробормотал:
— Счастливые вы, черти!
И быстро ушел.
Так вот, когда Никита возвратился домой после долгого дня беготни, писанины и любования мерзкой рожей Яя, он застал идиллическую картину.
Таня работала над иллюстрациями, а напротив нее на краешке стула сидел Ваня Федотов и тоже рисовал — Таню. Оба так увлеклись, что не слышали шагов Никиты. Он стоял в проеме двери и улыбался, и глядел на них.
А они его не видели. И чем дольше он глядел, тем отчетливее понимал, что Ваня Федотов влюблен в Таню.