Граница. Выпуск 3

Таню одолевали свои заботы. И она не хотела ударить в грязь лицом. За восемь месяцев в горах, отлученная от первоисточников прихотливой моды, она боялась выглядеть несколько провинциально. А это для коренной ленинградки было немыслимо, непереносимо. Для того чтобы привести свои туалеты в достойный нашего быстротекущего века вид, ей необходимо было окунуться в ближайший крупный очаг цивилизации и прогресса.

Короче, назрела необходимость спуститься с горных вершин в Алиабад.

Никита посмеивался:

— Уж не думаешь ли ты, что мы едем в Париж? Возьми спортивный костюм и кеды. Ну, купальник на всякий случай да сарафанчик с халатиком. И все дела.

— Много ты понимаешь! Именно в таких маленьких городах особенно пристально следят за модой. Это москвичка или ленинградка может себе позволить пренебречь или пойти наперекор всемогущей. А в провинции — шалишь! Там эта капризная дамочка царь, бог и воинский начальник. Слово ее — закон.

— Да откуда ты это знаешь?

— Знаю. Обожглась однажды, — рассеянно ответила Таня, и Никита не стал расспрашивать о подробностях.

Вместе с Таней ехал Ваня Федотов. Ему поручалось закупить кое-какие книги, бумагу и краски, необходимые для оформления Ленинской комнаты.

Надо было видеть, как он обрадовался! Он пытался хмуриться, ему хотелось казаться озабоченным, деловым и серьезным человеком. Но пухлые губы его помимо воли поминутно разъезжались в блаженной, чуточку даже растерянной улыбке, будто он сам в глубине души не верил своему счастью.

Он снова спохватывался, «делал выражение лица», но совладать с ним не мог.

Ребята завидовали Ивану черной завистью.

— Пачему Федотов?! Пачему Федотов?! — кипятился Гиви Баркая, нервно подкручивая любовно выращенные усы.

— А что ты в красках да кисточках маракуешь? — отвечали ему.

— Пфа! При чем, слюшай, краски-кисточки!? А если опасность, а?! Что Федотов, рисовать будет?! А я, как барс, я…

— Какая опасность? Сам ты главная опасность!

— Какая опасность?! Пфа! Много ты знаешь! Красивый женщина, незнакомый город, хулиганы-мулиганы, мало ли что!

— Ты, Баркуша, будь спок, за Ваньку не беспокойся. Он за Татьяну Дмитриевну самому шайтану глотку перервет. Он ее знаешь как уважает?

Солдаты не видели Никиту, и поэтому говорили совершенно свободно. Он все боялся: ляпнут что-нибудь скверное. Но ни одного не только грязного, просто неуважительного слова не было произнесено. Бурно обсуждался вопрос о том, как Иван уважает Таню и за что. Сошлись на том, что за дело.

«Пацанье вы, пацанье! Уважает! Конечно, уважает. Но он же влюблен в нее смертно!» — думал Никита.

Они уже говорили с Таней об этом. Бессловесная, робкая, но явно всерьез, любовь Ивана беспокоила Таню.

Она не хотела мучить этого светлого парня, металась, пытаясь разрешить неразрешимое. Просто оттолкнуть, перестать общаться? За что? Да это просто и невозможно было сделать здесь, на КПП, где все и вся на виду.

Пока не было сказано ни одного слова о любви, и Таня была уверена, что Иван никогда не заговорит об этом, если она не даст повода. И она решила вести себя с ним, как прежде, ровно, дружелюбно, мягко. Никита тоже считал это правильным. Но одно дело спокойно намечать линию поведения, а другое — глядеть на Ивана, когда он рядом с Таней…

«Газик» медленно полз вверх из седловины, чтобы затем начать головокружительный спуск по серпантину древнего торгового тракта.

Никита проводил его взглядом и ушел в дом, сел работать.

О том, что произошло в Алиабаде, он узнал несколько позже.

Впрочем, там ничего и не произошло, кроме одного странного эпизода, которому Таня не придала значения. В одном из магазинов ей вдруг показалось, что ее хотят обокрасть, залезть в сумочку. Она инстинктивно дернула сумочку к себе и увидела спину метнувшегося в толпу мужчины. Сумочка была открыта. Таня усмехнулась: в сумке, кроме пудры и туши для ресниц, украсть было нечего, деньги лежали во внутреннем кармане замшевой куртки.

Таня защелкнула сумку, сказала:

— Ванюша, ко мне сейчас один тип в сумочку забрался.

— Кто?! — Иван рванулся вперед. Таня удержала его.

— Удрал… Да он ничего не утащил, а ты с другой стороны шел, тебе не видно, не переживай.

Иван помрачнел. Он казнил себя за ротозейство. А Таня веселилась:

— Жалко, что спугнула, надо было поглядеть на его разочарованную физиономию!

— Жалко! Хоть бы толкнули меня локтем, Татьяна Дмитриевна! Я бы уж этого жулика не выпустил! — волновался Ваня.

— Будет тебе, Ванюша! Ну его к богу, — сказала Таня, — пошли лучше краски выбирать.

Это были магические слова. Все остальное сразу перестало существовать.

Записку Таня нашла в сумочке на следующий день, дома уже.

Но Никите не показала. Не хотела расстраивать его перед командировкой, добавлять лишних дум и хлопот.

Через день они улетели в Чары. Вот где они по-настоящему ощутили Среднюю Азию!

Вот где был подлинный Восток — яркий, шумный, разноязыкий и в чем-то неуловимо таинственный Восток без бутафории.