Граница. Выпуск 3

В чем душа держится, а упорна, как бес. На той стороне, на вокзале, подстерегает советских туристов, вкрадчиво заводит беседу: мол, горько доживать век на чужбине, опостылело все. Просит взять скромный сувенир от чистого сердца и поклониться родной земле. Пакетик, перевязанный ленточкой, похоже — открытки. Худого и не подумаешь. И так как подарок преподносится напоследок, за минуту до отхода поезда, то развертывают уже в вагоне…

Одни выбрасывают листовки, другие сдают проводнику, рекомендуют обратить внимание на старушку, поставить в известность пограничников. А она давно известна, — бывшая графская экономка, деятельница разных эмигрантских общин и союзов.

— Нет, не старуха, Викентий Лукич.

— А кто?

— Вот именно, кто? Идемте, покажу вам…

Проверка уже началась, сержант Морошкин — долговязый, безмолвно вежливый — принимает паспорта, передает напарнику. Тот — одногодок, а кажется моложе лет на пять, низенький, веснушчатый и будто готовый подмигнуть или прыснуть, — держит паспорта истово, бережно, не спускает с них глаз.

— Одну пачку сюда сунули, Викентий Лукич…

Из ящичка, прибитого к стенке, проводник вынимает брошюру на английском языке «Женщина в СССР». Открыл, показал, куда вложили листовки.

— Дальше идемте…

Иван Фирсович тянет руку к другому ящичку. И там лежали листовки в брошюре «Города-побратимы». Да еще книжонка о прелестях «свободного мира», сочинение бывшего полицая, заделавшегося духовным наставником.

— Я уж, Викентий Лукич, научен опытом…

«Массированный набег какой-то, — думает майор. — Постарались, насовали до отказа».

— Народу много толклось… Нынче у нас густо молодежи. Ходьба взад-вперед…

«Одну-две пачки можно вставить на ходу, — размышляет майор. — Но тут же столько…»

Его отвлекает стук двери, открывшейся рядом. Великан Морошкин козыряет непринужденно, ловко. Майор любуется его красивыми, точными движениями. Молодец!

В купе один сухощавый, понурый юноша и два молодых бородача, будто два родных брата. Бороды темные, одинаково подстриженные. Четвертый пассажир — мужчина постарше, покрупнее. Высокий, очень чистый лоб.

Все смотрят на пограничников с любопытством.

Жесткие черные обложки, герб ФРГ. Морошкин, отобрав паспорта, закрывает дверь. Иван Фирсович, косясь на нее, сообщает:

— Делегация.

Ах, вот что! Калистратов уже предупрежден: делегация от разных левых партий и союзов. Начали путь в Кельне, побывали на слетах в Польше, в Финляндии. Теперь едут к нам. И у нас созван международный слет под лозунгами борьбы за мир, за европейскую безопасность.

Иван Фирсович вздыхает:

— Можно ведь и на них подумать…

Подозрительность отнюдь не свойственна ему, но ящички, откуда он выудил антисоветчину, — против этого купе и того, шестого…

— И там делегаты?

— Точно, точно, Викентий Лукич.

Из девяти купе шесть заняты делегатами. Публика разношерстная. И однако…

— Не хотелось бы на них думать, Иван Фирсович, — говорит майор. — Не хотелось бы…

— Я понимаю…

«Конечно, выйти ночью из купе и загрузить ящичек не трудно. Пришлому человеку труднее. Вложено было не наспех… Все это так, и думать об этом не возбраняется, но… В вагоне, во-первых, не одни делегаты, а во-вторых, проход по всему поезду свободный днем и ночью.

Словом, беспокоить делегатов нет оснований. Тем более, что начальство, предупредившее границу, велит проявить максимальное гостеприимство.

Враг, может, в другом вагоне, а возможно — давно сошел. Антисоветчина обнаружена, вот что главное. Иван Фирсович отличный хозяин своего вагона. Спасибо ему.

Вообще славный он мужик…

Не забыть спросить, когда у него отпуск. Если летом — пусть приедет сюда отдохнуть на тихом, прохладном севере и порыбачить».

Лес за окнами движется. Калистратов не заметил, как поезд тронул с места. Лишь краем сознания всплесками воспринимаются волны сосен и елей, черный кратер озера под хмурым небом. Реальность, воспринимаемая четко, реальность, в которой Калистратов живет всеми помыслами и усилиями, — здесь, на колесах.

В служебном купе на столике — разноцветье паспортов. Морошкин сосредоточенно ставит печать. Молчат оба — он и напарник, — переживают серьезность дела. Притих и Иван Фирсович. Достает из шкафчика стаканы, стараясь не шуметь.

— Скоро чаек будет…

— Успеется, — и майор опускается на диван. — Кто же с вами едет?

Делегатов двадцать три человека. В остальных купе — пестрота, интернационал. Югославы, финны, шведы, дед-украинец. Занятный дед, подданный Парагвая, собрался побывать в родных местах. А в девятом купе, самом последнем, — два дипломата, японец и англичанин.

Что еще нужно от Ивана Фирсовича? Больше ничего, как будто. Но майор медлит. Он ставит на колени портфель с грузом печатной пропаганды, достает, листает. Противно прикасаться к этой пакости, но надо отыскать фабричную марку. Издатели не стесняются, не скрывают свой адрес. Амстердам, Мюнхен… Преобладают мюнхенские издания.

Ведь и это, самой собой, не улика, но следует учесть на всякий случай.

Хватит гадать, бесполезно! Пора взглянуть, как управляются наряды в других вагонах.