Грация и Абсолют

– Брось рисоваться! Я знаю: ты сделаешь, как обещал. Я уважаю... Но и ты имей уважение! Я предлагаю: на эту ночь остаюсь у вас – ты нам разрешаешь... Наутро сматываюсь в мою дыру. Но приезжаю дважды в месяц на два выходных. Ты устраиваешь мне в гостинице номер-люкс.

Профессор ответил тихо, но категорично:

– Выбрось из головы! Раз в два месяца и ни хуя больше! Приезжаешь на один выходной. Ночуешь одну ночь.

– У вас?

– Ну уж нет! В гостинице.

– И всего раз в два месяца? Ты смеёшься, что ли? Давай – два раза в месяц на один выходной. Не-е-т? Ну, тогда – раз, но на две ночи, или звони, сажай и сам садись!

– И посажу, и сяду! Я своё пожил. Это ты, дурачок, мало ещё чего видел, – высказал профессор и продолжил: – Хорошо, раз в месяц на один выходной. Каждый третий месяц – на два.

– Ладно, пусть так. Договорились.

88

Алик мысленно повторяла: «Ужас! ужас!..» – внушая себе, как чудовищно оскорблена. Ей было пронзительно жалко себя, и в то же время она ни в коем случае не призналась бы себе, что не чувствует особого ужаса. Лишь бы не облеклось в мысль неосознанное согласие: а почему, в самом деле, не устроиться?.. Но она поняла то, чего ещё не сообразили мужчины (сильно бы их это встревожило?) – стоит их договору осуществиться, и Алик перестанет быть несказанно вожделенным, любимым Аликом. Она подешевеет.

Будь она прирождённой бесстыдно-экспансивной куртизанкой – другое дело. Она сделалась бы для них лишь ещё желаннее. Но Алик – иная. Её не отличают агрессивный цинизм и холодная злость истой развратницы. Алик в глубине души застенчива, а чем она щедро наделена, так это артистизмом, она – талантливая играющая девочка.

Влетев в комнату, закрыв окно, бешено, со взвизгом, бросила:

– Дряни! Гнусные дря-а-ни!! Сожр-рите друг друга – мне плевать!

Они переглянулись – она всё слышала, и её взаправду прожигает глубочайшая обида.

– Делить меня как последнюю... – она схватила с письменного стола бюст Сократа и с размаху швырнула на паркет: бюст раскололся на четыре части.

Мужчины несмело бормотали, просили успокоиться – она разъярённо бросилась к книжному стеллажу. На полке стояла початая бутылка коньяка – Алик изо всей силы бросила её на ковёр, покрывавший пол, следом за бутылкой полетела рюмка. Обеими руками вцепившись в книгу потяжелее, Алик подняла её над головой и с размаху швырнула в картину с голой купальщицей, перенесённую сюда из спальни. Можов, вскочив, протянул руки к разъярившейся любимой.

– Га-а-д!!! – Не увернись он, её ногти располосовали бы ему щёку. – Пр-р-ровались вы оба... делить меня... – она метнулась вон.

У себя в комнате, белая от злости, запихивала в дорожную сумку вещи: сколько войдёт. Переодеться – и скорее прочь из этого гнезда ебли! Она, не взяв с собой подарки: жемчужное ожерелье с нефритом, кольцо с сапфиром, серьги с сапфирами, – выбежала в прихожую с набитой тяжёлой сумкой за плечом. Мужчины поджидали – побито-покорные и, казалось ей, помирившиеся.

– Тва-а-р-ри пр-роклятые! – На этот раз от её ногтей пришлось уворачиваться мужу.

Рванувшись за порог, хлопнула дверью – «чтобы посыпалась штукатурка». В первом часу ночи явилась под отчий кров, перепугав и расстроив родителей.

89

Всю ночь Алик ждала, что позвонит Можов. Ей нестерпимо хотелось хлестать, хлестать его словами – и чтобы он всё вынес и искал встречи с нею. Он не позвонил.

Мама, бледная, с красными пятнами на лице, входила в комнату Алика, принимала успокоительное – демонстрировала, как дрожит рука со стаканом воды.

– Неужели не скажешь, что произошло? Ты меня в могилу вгоняешь! Отец тоже не спит, а у него на заводе такая напряжёнка!..

Алик психовала:

– Мамуся, тебе не из-за чего умирать. Но объяснять мне неприятно!

Наконец поняла: всё равно надо что-то придумать.

– Он устроил мне гнусную сцену ревности!

– Из-за кого?

– Из-за бывшего секретаря.

Мама вспомнила:

– А-аа... но ведь он женился где-то в деревне?

– Ну да – и позвонил мне оттуда по телефону: просто по-приятельски, там же глушь, тоска.

– Позвонил при муже? ты при нём говорила?

– Ну да...

– Какая же ты наивная дурочка!

В дверях стоял папа:

– Значит, он ревнивый? Я так и думал. Ничего страшного: перебесится – крепче привяжется. Ударит – дай сдачи. Он человек интеллигентный – полезет извиняться.

Мама встревоженно спросила:

– Но он тебя не бил?

– Нет. Грязно обзывал, отвратительно.

Мама понимающе кивнула:

– И ты его обзови, не стесняйся. Он уступит – и ты с ним помягче. На днях за тобой приедет.

– Я не вернусь! – воскликнула Алик.

– Хорошо, хорошо, – согласилась мама, убеждённая, что это тривиальная поза, – успокойся, засни.

На работе, где её окружали жгуче любопытные проницательные женщины, Алик не сумела сыграть беззаботность и благополучие и скоро почувствовала: принялись обсуждать. Чтобы не увлеклись догадками, призналась с влажными глазами: супруг нашёл любовное письмо – ещё до женитьбы прислал один...

Коллегам понравилось: хи-хи-хи, какой эмоциональный учёный! И что за выражения ему подвезло прочесть? Алик, скромно помедлив, поведала:

– Целую твои трогательные розочки.