Гравилёт «Цесаревич»

Беззлобный и Ребенок о чем-то беседовали, но так тихо, что Гнат не мог разобрать ни слова, несмотря на стоянку. По вагону, кто молча, кто обмениваясь скупыми репликами, с сумками и чемоданами проходили люди, в сложном хороводе меняясь местами; одни выходили, другие рассаживались. Хорошо, что я сообразил вернуться до начала посадки, подумал Гнат. А если придут господа, у которых билеты на это место, и начнут качать права? Маловероятно, вон полок свободных сколько… И все же?

А, разберемся, что заранее себе голову морочить.

Не пришли.

Поезд тронулся. Циркуль проспал всю стоянку и, судя по всему, намерен был спать дальше. А Беззлобный беседовал с Ребенком, и в какой-то момент до Гната отчетливо донеслось: «А почему вы с мамой разошлись?» Ого, подумал Гнат, еще и вон что… Вздохнул. «Если бы Эля мне родила, – подумал он, – я бы ее нипочем не бросил». Потом вспомнил сегодняшний свой визит. Да, честно подумал он, после такого привечания ребенок ей бы не помог; сграбастал бы я чадо под мышку – и ходу. И сам себя одернул: как – под мышку? От матери? Ох, легко воображать себе свои правильные поступки… а советовать другим их совершать – еще легче. Но вот когда и впрямь прижмет…

Что ответил Беззлобный Ребенку, Гнат не расслышал. Тихо они разговаривали, куда тише, чем про умное с Циркулем.

И Гнат задремал. У него сегодня был тяжелый день.

Он проснулся от совершенно звериного, пещерного чувства опасности. Поезд стоял. Это была какая-то станция – Гнат не успел понять какая. За окнами совсем уже смерклось, в вагоне зажгли свет. По проходу вагона с двух сторон – один спереди, один сзади – продвигались погранцы, браво и несколько, на вкус Гната, развязно выкрикивая: «Линия перемены дат, господа! Линия перемены дат! Да-а-кументики ваши па-апрашу! Па-адарожные приготовили, визы, па-аспорта! Пли-из!» Стало быть, Тверь, подумал Гнат. Граница.

Вот только сейчас, пожалуй, он протрезвел окончательно.

Что-то должно было случиться.

Он наскоро махнул удостоверением в лицо нависшему над ним мальчишке в форме – тот уважительно кивнул и повернулся к подопечной троице. Старец проснулся и сидел, как и его спутники, с ворохом бумажек в дрожащей руке.

Дрожала у него рука. Дрожала. Он боялся погранцов.

Значит…

Да, черт возьми, что же это значит? Что у него совесть не чиста? Что ему от силовиков уже не раз доставалось? Что у него возрастной тремор? Что?!

Пацан в форме удовлетворился документами Беззлобного и его Ребенка без сучка без задоринки. Как нарочно, Циркуля он оставил на сладкое. Взял. Впился взглядом. Гнат бесстрастно смотрел в вечер – снаружи было темно, здесь горел свет, и в стекле отражалось все, что творилось в купе напротив.

– Колян! А, Колян! – отвернувшись от троицы и высунув голову в проход, позвал погранец напарника, продолжая крепко держать документы Циркуля. Напарник, оставив какого-то мордоворота в коже с заклепками, двинулся на помощь. Они о чем-то растерянно и раздраженно побормотали вполголоса, Гнат сумел расслышать лишь: «Им хорошо предписывать… А как тут наблюдать, когда он за границу валит?» Так, подумал Гнат. Циркуль ждал, неумело напуская на себя беспечный и уверенный вид. Беззлобный тоже ждал напряженно, тоже не умел притворяться и скрывать нерв; только Ребенок, понял Гнат, удивлен задержкой искренне. На то он и Ребенок.

Потом Колян пошел обратно по проходу к оставленной им без присмотра части господ пассажиров, а первый пограничник повернулся к троице и, постукивая для пущей убедительности документами Циркуля себя по левой ладони, произнес:

– А вы, господин… господин Обиванкин, вы пройдите с нами.

– Но в чем дело? – ненатурально поднял брови Циркуль. Голос у него сразу осип.

С должностными лицами так бесправно разговаривать нельзя.

– Разберемся, господин! Р-разберемся! – мгновенно обретя утерянную было уверенность, отрезал пацан.

– Да вы что? – возмутился Ребенок. – Он же друг бабы Люси! Пап!! Она же нас ждет!

– Разберемся, сказал! – демонстративно потеряв терпение, рявкнул пацан в форме.

Беззлобный что-то забубнил. На них теперь смотрели все, кто находился поблизости; позволил себе это и Гнат. Циркуль сидел с окаменелым лицом, но пальцы у него дрожали.

– Пройдемте!! – гаркнул пацан в форме. Тоже психует, понял Гнат. Еще бы. Ситуация нештатная…

Беззлобный решительно встал. Покосился на Ребенка. Потом твердо уставился в глаза пограничнику и сказал:

– Мы все пойдем. Это безобразие. Это самоуправство!

– Да сядьте вы, господин Небошлепов, – с досадой и даже как-то виновато ответил пацан. – Ну вам-то что… Вы-то куда…

– Как это «вам-то что»? – на последних крохах храбрости повысил голос Беззлобный. – Вы не можете ответить на простой вопрос: что в документах господина Обиванкина вас не устраивает. И в то же время ссаживаете его с поезда безо всяких причин! Мы едем вместе и поэтому будем разбираться вместе!

Пограничник сдвинул на затылок фуражку. Тыльной стороной ладони вытер лоб.

– Как хотите… – сказал он. – Вам же хуже… Колян! – крикнул он напарнику. – Заканчивай тут, я повел этих…

Гнат оцепенел.

Да за что же Циркуля этак-то?