Гражданин Города Солнца. Повесть о Томмазо Кампанелле

Пусть подольше разглядывает все, что тут собрано, и представит себе, какие муки ждут упорствующего. Пусть посмотрит на готовые запылать горны, на хищные щипцы, на тиски, на железные башмаки с внутренними шипами, на насосы и мехи. Кампанелла зажмурился, потом заставил себя открыть глаза. Оттого, что он не станет глядеть на это, оно не исчезнет.

Леденела кровь, кожу на голове стягивало, вопль поднимался к горлу. И вдруг неожиданная мысль поразила Кампанеллу: как слабы судьи, если им нужна помощь воды, железа, огня, всех ухищрений механики. Как нужно извратить человеческую природу, чтобы появились мастера, посвящающие свое умение тому, чтобы строить горны, на которых будут раскалять щипцы для человеческой плоти! Да чтó мастера… Должны были найтись ученые, которые эти тиски изобрели, рассчитали, начертили. Среди инструментов мучительства Кампанелла узнал хирургические. Какая мерзость! Превратить инструменты целителя в орудия палача! Кампанелла долго пробыл в камере для пыток, а когда снова предстал перед судьями, помолчал, собираясь с духом, и проговорил:

— Мне признаваться не в чем.

Кларио, подвергнутый тому же устрашению, был столь же тверд.

Альберто Трагальола распорядился пытать обоих. Пытка была назначена умеренная.

— Немножечко пощекочем! — благодушно сказал палач.

Выстоять помогла мысль, что от него зависит судьба Кларио. А выстоит ли Кларио? Выстоял!

Глава XXIX

Замок Святого Ангела, огромную круглую башню, некогда построил римский император Адриан, чтобы она служила ему усыпальницей, величественной, как пирамиды фараонов. Гигантскую гробницу стали называть Замком Святого Ангела, когда она превратилась в крепость. Ее назвали по имени часовни, устроенной в верхней части башни. Предания гласили, что только тот мог считать себя утвердившимся в Вечном городе, кто захватил эту крепость. Не раз под защитой ее стен скрывались папы. И вот уже давно могучая крепость служит тюрьмой.

Башню окружает стена невероятной толщины, сложенная из огромных камней. Ее не продолбишь, под нее не подкопаешься. И думать нечего о побеге. Говорят, между Замком и Ватиканским дворцом есть подземный ход. Прорваться бы к нему, пройти в Ватиканский дворец, припасть к ногам папы, рассказать ему, как именем святой церкви мучают и терзают людей. Несчастные, легковерные люди! Достаточно-де открыть папе правду, и он вступится за них!

Наступил день, когда Кампанеллу снова призвали к судьям. На сей раз допроса не было. С краткой торжественностью ему сказали: разбирательство закончено. Все, что он имеет сказать в свою защиту, он может написать. Ему принесут в камеру бумагу и чернила.

— Ваши преподобия! — заговорил он. Судьи изумленно подняли головы. Здешние узники так скованы страхом, что никто не решается произнести ни слова, если ему не приказывают говорить. А Кампанелла заговорил сильным, спокойным голосом, словно недавно не перенес пытки. Уж не одумался ли он, не собирается ли сделать признание? Это было бы прекрасно! Он их измучил своим упорством.

Кампанелла сказал:

— Я перенес два допроса с пристрастием. Меня пытали. Вы тому свидетели. Мучения не заставили меня оболгать самого себя. Разве это не доказательство невиновности? Могут ли чернила убедить сильнее, чем кровь?

Альберто Трагальола сухо приказал:

— Увести!

И вот Кампанелла снова в камере. Перед ним чернильница и стопа бумаги — не жалкие клочки, которые доставались ему с опасностью, а большие чистые листы. На них можно записать мысли, которые возникли у него во время бесед с Бруно, новые стихи, сочиненные в тюрьме, наброски трактата о том, каким должно быть государство, чтобы граждане его были счастливы. Увы! Все это останется пока ненаписанным. Кампанелла должен написать на тщательно сосчитанных листах свою защиту.

Он отделывал каждую фразу. Свидетелей, которые подтвердили бы то, что он автор богохульных стихов о Христе, не нашлось. «Один свидетель не свидетель», — вывел он и подчеркнул эти слова. Коротко, сухо, точно написал он опровержение. По одному пункту он выразил свои мысли подробнее. И падуанские инквизиторы и римские инквизиторы упорно расспрашивали его об отношении к Телезию. Кампанелла и не подумал, защищаясь, отрекаться от учителя. Он доказывал, как ошибаются те, кто хулит философию Телезия. Эта часть защиты выглядела, как ученый трактат. Он писал с наслаждением, мгновениями забывая, что пишет для судей. Станут ли инквизиторы вчитываться в его доводы? Не ухудшит ли он своего положения полемикой? Кампанелла отбросил эти опасения и написал о Телезии все, что думал.

Смелый поступок не повлек за собой тяжелых последствий. Труды его учителя, как оказалось, еще не были тогда окончательно включены в Индекс, и судьи Кампанеллы формально не могли поставить ему в вину его воззрения на Телезия.