Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке

ЯЙЕ от ЯОВЫ.

Папенька клянется, что пока он не получит от полковника сто, двести, триста, четыреста таэлей, он не уступит ему ни одного моего локона. До чего мне хочется, чтобы мой ненаглядный заплатил папеньке требуемый выкуп. Ведь полковник считается самым учтивым человеком в Шэньси[192]. Смогу ли я описать его первый визит! Как они с папенькой кланялись друг другу, пригибались и то замирали на месте, то начинали приседать, как отступали один перед другим и вновь сходились. Можно подумать, что полковник знает наизусть семнадцать книг этикета[193]. Войдя в зал, он очень изящно трижды взмахнул руками — тогда папенька, не желая уступать ему, помахал четырежды; после чего полковник повторил все сначала, и оба они несколько минут с дивной учтивостью размахивали руками. Я, конечно, оставалась за ширмой и следила за этой церемонией в щелочку. Полковник об этом знал: папенька его предупредил заранее. Я все, кажется, отдала бы, лишь бы показать ему мои крохотные туфельки, но, к сожалению, эта возможность мне не представилась. Впервые я имела счастье узреть другого мужчину, кроме папеньки, и клянусь тебе, дорогая моя Яйя, я думала, что три моих души[194] навеки покинут тело. Как полковник хорош! Недаром его считают самым красивым мужчиной во всей провинции — так он толст и так невысок ростом. Но эти природные достоинства весьма выгодно подчеркивал его костюм, до того модный, что и описать невозможно! Голова у него наголо обрита, и только на макушке оставлен пучок волос, заплетенных в очаровательную косичку, которая свисает до самых пят и заканчивается букетом желтых роз. Не успел он войти, как я тотчас поняла, что он весь надушен асафетидой[195]. Но его взоры, дорогая моя Яйя, его взоры просто неотразимы. Он все время смотрел на стену, и я уверена, что никакая сила не нарушила бы его серьезности и не заставила бы отвести взгляд в сторону. Учтиво промолчав два часа, он галантно попросил привести певиц только ради того, чтобы доставить удовольствие мне. После того, как одна из них усладила наш слух своим пением, полковник удалился с ней на несколько минут. Я уже думала, что они никогда не вернутся! Признаюсь, я не видала человека очаровательнее! Когда он возвратился, певицы вновь запели, а он опять устремил взор на стену, но через каких-нибудь полчаса снова удалился из комнаты, на сей раз с другой певицей. Нет, он и в самом деле очаровательный мужчина!

Вернувшись, он решил откланяться, и вся церемония началась заново. Папенька хотел проводить его до двери, но полковник поклялся, что скорее земля разверзнется под ним, чем он позволит папеньке сделать хотя бы один шаг, и папеньке под конец пришлось уступить. Как только он перешагнул порог, папенька вышел следом за ним, чтобы посмотреть, как он сядет на лошадь, и тут они снова добрых полчаса кланялись и приседали друг перед другом. Полковник все не уезжал, а папенька все не уходил, пока, наконец, полковник не одержал верх. Зато не успел он проехать и ста шагов, как папенька выбежал из дому и закричал ему вслед:

— Доброго пути!

Тогда полковник повернул назад и во что бы то ни стало хотел проводить папеньку в дом. По приезде домой полковник тотчас же послал мне в подарок утиные яйца, выкрашенные в двадцать цветов. Такая щедрость, признаюсь, покорила меня. С тех пор я все время загадываю судьбу на восьми триграммах[196], и всякий раз они предвещают мне удачу. И опасаться мне нужно только одного, чтобы полковник после свадьбы, когда меня доставят к нему в закрытых носилках и он впервые увидит мое лицо, не задернул занавеску и не отправил меня обратно к папеньке. Разумеется, я постараюсь выглядеть как можно лучше. Мы уже покупаем с маменькой свадебное платье. В волосах у меня будет новый фэнхуан[197], клюв которого будет спускаться до самого носа. Модистка, у которой мы купили его вместе с лентами, бессовестно нас обманула, поэтому, чтобы успокоить свою совесть, я тоже ее обманула. Согласись, так и следует поступать в подобных случаях. Остаюсь твоей, моя дорогая,

вечно преданной

ЯОВОЙ.