Гражданская рапсодия. Сломанные души

Толкачёв сошёл с тротуара, раскрыл книгу на ходу. С первой страницы смотрел на него Чехов. Умный спокойный взгляд сквозь пенсне, настолько знакомый и привычный, что уже давно стал родным. Сестра как-то обмолвилась, что такой взгляд не может принадлежать одному человеку, но исключительно всей России, а он в ответ на её слова рассмеялся и тут же получил лёгкий подзатыльник от отца. Тот был большим поклонником творчества Антона Павловича и любая непочтительность в его адрес, пусть даже косвенная, вызывал у него отрицание. В тот день, уже будучи кадетом Нижегородского графа Аракчеева кадетского корпуса, Толкачёв впервые открыл книгу с рассказами Чехова…

— Куды прёшь? Прочь! Прочь!

От Николаевской площади к вокзалу спускались гружёные сани. Кучер орал матом и размахивал кнутом, сгоняя с дороги пешеходов. Толкачёв посторонился, сани пронеслись в полушаге от него; он почувствовал запах лошадиного пота, и подумал, как нелепо было бы погибнуть под конскими копытами. Вот бы Лара смеялась, узнав об этом.

Возле штаба на Барочной всё так же стоял часовой. Но теперь это был не офицер, а мальчишка в двубортной студенческой шинели с карабином у ноги и подсумком на поясе. На левом рукаве вместо гимназического шеврона был нашит угол цветов российского триколора. Точно такой угол был на шинели у Некрашевича. Штабс-капитан сказал, что отныне этот шеврон является отличительным знаком для Добровольческой армии юга России, и его положено носить каждому добровольцу.

Штаб выглядел нежилым. Уже не было бесконечных дымков из самодельных жестяных труб, да и сами трубы не торчали из форточек. И верёвки с развешенным бельём исчезли, и люди не толпились у крыльца; снег на ступенях оставался лежать непримятым, и только одна узенькая тропинка сиротливо вела от тротуара к дверям. Когда Толкачёв подошёл к крыльцу, мальчишка насупился, и это выглядело настолько смешно, что удержаться от улыбки было невозможно.

— Стой! — придавая голосу взрослой хрипотцы, воскликнул он.

Толкачёв послушно остановился.

— Часовой, потрудитесь вызвать дежурного или кого-то из офицеров.

— Не велено!

— Почему не велено?

Мальчишка вдохнул и замер. Растерялся. Было похоже, что его даже не проинструктировали о необходимых действиях, когда ставили на пост. Сообщили вскользь, чтоб не пускал никого, и теперь он не знал, что делать дальше. Если таких необученных юнцов ставят на часы у штаба, стало быть, и впрямь в городе никого не осталось.

— Мне необходимо встретиться с ротмистром Шапроном дю Ларре либо с полковником Звягиным.

— С полковником Звягиным? — ожил мальчишка, услышав знакомую фамилию. Вся его строгость вмиг улетучилась, раскрывая сущность сегодняшнего гимназиста. — Это можно. Подождите пожалуйста, я сейчас позвоню из вестибюля.

Ждать пришлось долго. Толкачёв прошёлся несколько раз вдоль здания от угла к углу, вглядываясь попеременно в окна квартиры Домны Ивановны. Окна прикрывали плотные шторы, хотя в это время Домна Ивановна обычно распахивала их, пуская в комнаты дневной свет. И за заборчиком, где он когда-то прогуливался с книгой под мышкой, тоже никого, как будто обезлюдел не только штаб, но и все дома напротив.

— А, так это вы, Толкачёв. А мне часовой докладывает, дескать, моряк…

На улицу вышел Звягин. Он лениво спустился на тротуар, чистый, в хорошо подогнанном мундире со знаками Генерального штаба. На лице и в голосе та же лень, что и в движениях. Толкачёв невольно сравнил его с вышедшим на охоту котом.

— Что вы хотели, штабс-капитан?

— Доложить о своём возвращении.

— О возвращении? Вот как? А кто вообще вам позволил уезжать? За один только этот проступок я имею право посадить вас в подвал. Там, кстати, уже подобралась интересная компания из большевичков и уголовников. Вот будет весело. Даже не представляю, кто быстрее вынесет вам приговор: я или они.

— Идите к чёрту! — раздался голос за его спиной.

Звягин оглянулся. На крыльце стоял Марков. Выскочившие вслед за генералом офицеры штаба едва сдерживали улыбки.

— Ваше превосходительство? Э-э-э… Как вас понимать?

— А так и понимать. Ступайте, куда велено.

Звягин покраснел, глаза его забегали. Он козырнул и быстрым шагом, двинулся к крыльцу. Проходя мимо Маркова, он снова козырнул и юркнул в дверь.

Марков стоял, выставив вперёд правую ногу. Рыжая войлочная куртка была распахнута, а высокая белая папаха чуть сдвинута на левую сторону. Длинные усы подрагивали, прикрывая улыбку, которые совершенно не пытались прятать стоявшие позади него офицеры.

— Все обвинения с вас сняты, штабс-капитан, — сказал Марков. — Военно-полевая комиссия при штабе генерала Корнилова рассмотрев все выдвинутые против вас обвинения признала их несостоятельными.

Толкачёв переступил с ноги на ногу. Это прозвучало неожиданно. Ни о какой комиссии он не слышал, но не будет же генерал говорить неправду.

— Могу я вернуться к прежним обязанностям?

— Не можете. Отныне и до особого распоряжения будете при мне офицером связи. Всё ясно?

— Так точно, ваше превосходительство.