Гражданская война в Испании 1936–1939

Сторонники Негрина, особенно коммунисты, пытались доказать, что, продержись республика до осени, ее спасла бы англо-французская интервенция. Но при этом не учитывался тот очевидный факт, что после того, как в битве на Эбро республика полностью утратила способность продолжать войну, и для Британии и Франции стало бессмысленным ей помогать, даже если бы у них оставалось такое желание. Они попросту не могли выделить на это войска и оружие в условиях угрозы со стороны нацистской Германии и нависшей над всей Европой опасности войны. Они не могли не предпочесть нейтральную Испанию во главе с Франко ослабленному и нуждающемуся союзнику в виде республики.

27 февраля правительства Великобритании и Франции официально признали правительство националистов в Бургосе. Послом Франции в Испании был назначен маршал Филипп Петен, назвавший Франко «чистейшей шпагой западного мира». В Париже верительные грамоты вручил президенту Лебрену Хосе Феликс де Лекерика. Затем Даладье передал франкистам все оружие и снаряжение республиканцев, оказавшееся во Франции, а также республиканский золотой запас в Мон-де-Марсане[975]. Он также гарантировал, что с французской территории не будет осуществляться деятельность, враждебная националистам. Испанским послом при Сент-Джеймсском дворе в Лондоне стал герцог Альба. Чемберлен ввел в заблуждение палату общин утверждением, что Франко отказался от любых политических репрессий, хотя «закон о политической ответственности» был издан за две недели до этого. США отозвали своего посла в республике Клода Бауэрса, чтобы установить отношения с Франко[976].

В воскресенье 26 февраля Мануэль Асанья покинул испанское посольство в Париже. Он получил телеграмму от Негрина, звавшего его назад в Испанию для продолжения исполнения обязанностей. Но 28 февраля Асанья подал в отставку, так как узнал о признании Британией и Францией правительства националистов. Он уведомил о своей отставке Диего Мартинеса Баррио, который, как глава кортесов, был обязан временно заменить его, пока собранные им депутаты не изберут нового президента. В своем письме об отставке Асанья сослался на заявление генерала Рохо о проигранной войне. Он просил Негрина выработать с генералом Франко условия мира и объяснял свою отставку тем, что западные демократии признали Франко, а республиканские органы, особенно кортесы, перестали существовать[977]. Негрин оказался в конституционном вакууме.

Мартинес Баррио встретился с шестнадцатью депутатами постоянной комиссии кортесов в ресторане «Лаперуз» на парижской набережной Великих Августинцев. В этом пристанище великих литераторов республиканские депутаты обсуждали достаточно академическую тему президентских выборов – при этом среди них не было ни одного коммуниста. Они решили отправить Негрину телеграмму о готовности Мартинеса Баррио приехать в центральную зону и во исполнение своих конституционных обязанностей организовать выборы нового президента республики, но только в целях проведения мирных переговоров. Ответа на телеграмму, видимо, не поступило. После этого Мартинес Баррио и прочие, включая генерала Рохо, окончательно решили не возвращаться.

Тем временем в остававшейся в руках республиканцев зоне Негрин созвал военных командиров всех родов войск на аэродроме под Альбасете. Среди собравшихся были Миаха и Матальяна, а также генерал Менендес от армии Леванта, генерал Эскобар от армии Эстремадуры, полковник Касадо и адмирал Буиса, командующий республиканским флотом[978]. Негрин призвал их продолжать сопротивление, заверив, что ищет мира. Он также утверждал невероятное – будто бы скоро поступит заблокированное во Франции оружие, а также что в Европе вот-вот разразится война. Однако убедить своих генералов он не смог: Матальяна предупредил, что войска страдают от страшной нехватки припасов и оружия, а Буиса сказал, что флоту, скорее всего, придется покинуть испанские воды, так как этого желают его офицеры и матросы. Командующий военной авиацией Камачо признался, что у него осталось только три эскадрильи истребителей и пять – бомбардировщиков в пригодном к полетам состоянии. Один Миаха, разозленный тем, что Негрин не дал ему высказаться первым, удивил всех своим заявлением о готовности сражаться – правда, этого запала хватило ненадолго.