Гражданская война в Испании 1936–1939

Из всего этого следует, что гораздо эффективнее было бы сочетать стратегию сильной обороны и глубоких острых контратак на различных участках, которые сбивали бы националистов с толку. Танковые силы Народной армии лучше было бы держать в резерве, для контратак на случай прорыва националистов. Для республики было бы недостаточно просто перейти от традиционной войны к нетрадиционной, как мечтали некоторые идеалисты в милиции. Условий для всеобщей партизанской войны в стране не существовало. Подходящих для этого регионов с надлежащими условиями местности было недостаточно для растягивания боевых порядков националистов. Но на тех фронтах, где у националистов было недостаточно сил, против них можно было бы эффективно применять диверсионные отряды. Это гораздо сильнее мешало бы грубой прямолинейной стратегии генерала Франко. Он не то что выиграл войну; скорее ее проиграли республиканские командиры, попавшие в крайне тяжелые условия и оказавшиеся не на высоте отваги и готовности к самопожертвованию их войск.

Вдохновленная Британией политика невмешательства не могла не вызывать возмущения и отторжения. Для республиканцев было немыслимо, чтобы законно избранному правительству запрещалось покупать оружие и обороняться. Нет сомнения, что эта обреченная на провал политика была верхом лицемерия, как ни делал хорошую мину при плохой игре лондонский комитет и входившие в него три главных государства – участника конфликта: Германия, Италия, Советский Союз. Главный гнев заслуженно обрушивался на британское правительство: пускай не оно официально предложило план невмешательства, но определенно представляло собой основную силу за ним. За мотивами обоих премьер-министров, Болдуина и Чемберлена, и их министров иностранных дел, Идена и Галифакса, часто усматривают план консерваторов поддержать Франко. Это, очень вероятно, учитывая их личные связи и предпочтения, скорее всего, искажает действительность.

Ни один из них не симпатизировал левой, тем более революционной природе Испании, и первоначально они бы, конечно, предпочли быстрый успех националистов, а не то, в чем видели медленное сползание в ужасы большевизма. Но их главная озабоченность была иной. Они не желали ни того ни другого: ни контроля над Испанией нацистской Германии или фашистской Италии, основного соперника Британии в Средиземном море, ни ее ухода под советское влияние. Прежде всего их страшило превращение испанского пожара в новое Сараево, постепенное вовлечение в конфликт разных сил, грозящее новой европейской войной. Тем не менее британский Форин Офис грубо ошибся, предпочтя для своей страны тяжкую роль мирового полицейского и тайно готовясь пожертвовать испанским народом, как пожертвовал в 1938 году чехами.

Надо также иметь в виду результаты политики невмешательства, не позволявшей республике открыто приобретать оружие. Больше всего республиканцы нуждались в самолетах, танках и автоматическом оружии. Французское оружие было чаще всего низкого качества, доступные британские самолеты – устаревшими. Вероятно, единственной страной, способной удовлетворить их потребности, были, помимо Советского Союза, Соединенные Штаты. Возможно, президент Рузвельт и госсекретарь Корделл Халл учитывали соглашение о невмешательстве, но главную роль в блокировании поставок оружия республике сыграло католическое лобби в конгрессе. Получается, что, если не считать эпизодических поставок самолетов, мексиканских винтовок и патронов и купленного в частном порядке чехословацкого автоматического оружия, у республики и без Комитета по невмешательству не было вариантов поставки вооружения, кроме Советского Союза. Тем не менее решение отправить Сталину золотой запас республики было одним из самых неоднозначных за всю войну.

Архиепископ Бургоса, оправдывавший ужасы войны тем, что чем короче конфликт, тем меньше в нем совершится жестокостей, был совершенно неправ и с точки зрения морали, и логически. Ни ту ни другую сторону нельзя было принудить к покорности устрашением. Поляризация политических взглядов означала страх обеих сторон, что на кону стоит все, во что они верят, даже само их существование. Это превращало страх в отчаянную храбрость. Конец войне сулил разве что решительный проигрыш в живой силе, оружии и боеприпасах одной стороны, из которого вытекал бы неминуемый разгром. Это и произошло с республикой после катастрофического поражения на Эбро.