Гражданская война в Испании 1936–1939

Пока в Испании продолжалась борьба, республиканские лидеры в изгнании не прекращали своего яростного и самоубийственного соперничества. В ноябре 1943 года Индалесио Прието сколотил в Мексике политическую коалицию в составе ИСРП, Республиканского Союза и каталонских партий, возглавляемых Мартинесом Баррио[1066]. Анархистов и коммунистов в эту коалицию не взяли.

В августе 1945 года Негрин приехал из Лондона в Мексику для участия в заседании кортесов в изгнании, созванного Мартинесом Баррио по инициативе Прието. Там он официально объявил об отставке с поста председателя Совета министров (через 6 лет после свершившегося факта). Президентом переставшей существовать республики был избран Мартинес Баррио. Негрин выдвинул свою кандидатуру в новые премьеры, но Прието наложил на нее вето, и правительство возглавил Хосе Хираль. В этой фантомной администрации снова не оказалось ни коммунистов, ни анархистов. Даже при лейбористском правительстве в Лондоне не существовало надежды добиться ее признания Британией и Францией.

Тем не менее министр иностранных дел Эрнест Бевин устроил в октябре 1947 года встречу Прието и Хиль-Роблеса, бывшего руководителя СЭДА, враждовавшего с Прието во время выступлений в октябре 1934 года. После напряженных, трудных переговоров во французском Сен-Жан-де-Люсе близ баскской границы был заключен пакт. Он содержал, кроме прочего, требования амнистии в Испании, прекращения репрессий и права испанцев выбирать себе правительство. Почти за десять лет до того те же три требования выдвигались в Фигерасе.

Пакт почти не возымел влияния. Через пять дней после его подписания сын Альфонсо XIII Хуан, граф Барселонский, встретился с Франко на яхте «Азур» у берега Сан-Себастьяна. Он дал согласие, чтобы его сын принц Хуан Карлос проходил учебу в Испании под попечительством Франко. Этот мальчик, которому тогда не было и 10 лет, станет наследником каудильо. После смерти Франко в 1975 году он обеспечит успешный переход Испании к демократии и свободе.

Глава 38. Проиграли все

В июне 1937 года кардинал Гома назвал гражданскую войну в Испании «вооруженным плебисцитом». Она действительно была продолжением политики военными средствами. Тем не менее жестокость конфликта произвела очень сильное впечатление за рубежом. Стереотипные представления об испанской страстности находили подтверждение в самовосприятии испанского мужчины. «Я не утверждаю, – писал позднее Кампесино, – что сам не был повинен в ужасных поступках и что никогда не приносил ненужных человеческих жертв. Я – испанец. Мы вносим в жизнь трагизм. Мы презираем смерть»[1067]. Но такие заявления – не только чудовищное самооправдание, они глубоко ошибочны: слишком часто насилие является порождением страха. Чем больше страх подавляется из необходимости демонстрировать отвагу, тем более опасным и разрушительным оказывается результат.

В пропагандистской системе ценностей, которую взяли на вооружение Кейпо де Льяно, Фаланга и Иностранный легион, культ мужественности шел рука об руку с культом смерти. Лидеры националистов умело пользовались языком сурового патриархального лекаря, чей диагноз и прописанное стране лечение не подлежали сомнению, тогда как сам пациент не ведал, что для него лучше. Провозглашалась необходимость удалить хирургическим путем чужеземную заразу, этот разъедающий тело рак. Национальное возрождение сможет, дескать, произойти только через преодоление боли, по средневековому примеру пыточного Божьего суда.

Идеологические и религиозные заклинания предназначались для того, чтобы насилие воспринималось как абстракция. Говорят, среди защитников Толедо, бойцов Москардо, был один мягкосердечный юноша, прозванный «Ангелом Алькасара», потому что, прежде чем выстрелить из винтовки, он всегда кричал: «Убиваю без ненависти!» Это обезличивание убийства имело место и на республиканской стороне. Вожак НКТ Давид Антона говорил, что «пули, отнимавшие жизнь у офицеров в казармах Монтана, убивали не людей, а целую общественную систему».

Людей поощряли растворять личность и индивидуальную ответственность в общем деле, обладавшем мистической, даже сверхчеловеческой аурой. Карлистам-«рекетес» внушали, что каждый убитый красный на год сократит срок пребывания убийцы в чистилище; можно было подумать, что христианское воинство снова вышло на бой с маврами. Именно эта дегуманизация делала войну такой ужасной, хотя свою роль играли и современное оружие, и тактика террора против гражданского населения.