Читаем Гражданская война Валентина Катаева полностью

Конец кутайсовского письма – очередной охранный дисклэймер.  Ни в какие волонтеры к англичанам записаться в Одессе в 20-м было невозможно – не брали они там никого ни в какие волонтеры; как нельзя было таким манером и «покончить» с добровольческой армией, из нее можно было просто дезертировать. Думать, что сейчас англичане вместе с какими-то волонтерами двинутся на север против большевиков, зимой 1920 никто не мог бы даже в горячечном бреду: даже вранья и слухов на эту тему никто не распространял, не говоря о том, повторю, что сами англичане никаких волонтеров  ни на что не подряжали вообще.  

Так что вся эта лирика, как и угрызения бессонной совести по поводу войны с большевиками – ради повышенной проходимости рассказа в печать. А вот служба на бронепоезде командиром первой башни (отсюда мы узнаем, что это головная башня – самым опасным местом на бронепоезде владычествовал Валентин Петрович) между Жмеринкой и Киевом – это в точности о боевой работе  Катаева на «Новороссии».  

Отсюда же выясняется, как для него окончилась война – сыпным тифом, бичом обеих армий в зимнюю кампанию 1919/1920 года


Обо всем этом еще много раз сказано в разных текстах Катаева… Даже настроения «Кутайсова» (только не желание покончить с Добрармией, а «тоску» от бесконечной войны вообще – да еще и войны, явно катящейся для стороны Катаева в пропасть) находим у Катаева в стихотворении января 1920-го года, случайно уцелевшем в рукописи и разысканном десятки лет спустя Куняевым:  


«Не Христово небесное воинство,  

Возносящее трубы в бою,  

Я набеги пою бронепоезда,  

Стеньки Разина удаль пою.  

Что мне Англия, Польша и Франция!  

Пули, войте и, ветер, вей,  

Надоело мотаться по станциям  

В бронированной башне своей.  

Что мне белое, синее, алое, —  

Если ночью в несметных звездах  

Пламена полноты небывалые  

Голубеют в спиртовых снегах.  

Ни крестом, ни рубахой фланелевой  

Вам свободы моей не купить.  

Надоело деревни расстреливать  

И в упор водокачки громить.  

1920”  


«Белое, синее, алое» – это трехцветный национальный фраг, под которым воевали белые армии Юга (такие же трехцветные шевроны нашивались там на рукава; трехцветные щиты изображались на броневиках и бронепоездах, чтобы сразу отличить их от красных). Англия, Польша и Франция – возможная внешняя опора ВСЮР.  


Позднее Катаев примерно те же чувства выражал в стихотворении «Современник» – это он опубликовал в 22 году.  


Апрель дождем опился в дым,  

 И в лоск влюблен любой.  

 - Полжизни за стакан воды!  

 - Полцарства за любовь!  


 Что сад - то всадник. Взмылен конь,  

 Но беглым блеском батарей  

 Грохочет: "Первое, огонь!" -  

 Из туч и из очей.  


 Там юность кинулась в окоп,  

 Плечом под щит, по колесу,  

 Пока шрапнель гремела в лоб  

 И сучья резала в лесу.  


 И если письмами окрест  

 Заваливало фронт зимой:  

- Полжизни за солдатский крест!  

- Полцарства за письмо!  


 Во вшах, в осколках, в нищете,  

 С простреленным бедром,  

 Не со щитом, не на щите, -  

 Я трижды возвращался в дом.  


 И, трижды бредом лазарет  

 Пугая, с койки рвался в бой:  

 - Полжизни за вишневый цвет!  

 - Полцарства за покой!  


 И снова падали тела,  

 И жизнь теряла вкус и слух,  

 Опустошенная дотла  

 Бризантным громом в пух.  


И в гром погромов, в перья, в темь,  

 В дуэли бронепоездов:  

 - Полжизни за Московский Кремль!  

 - Полцарства за Ростов!  


 И - ничего. И - никому.  

 Пустыня. Холод. Вьюга. Тьма.  

 Я знаю, сердца не уйму,  

 Как с рельс, сойду с ума.  


 Полжизни - раз, четыре, шесть...  

 Полцарства - шесть - давал обет, -  

 Ни царств, ни жизней - нет, не счесть,  

 Ни царств, ни жизней нет...  


 И только вьюги белый дым,  

 И только льды в очах любой:  

 - Полцарства за стакан воды!  

 - Полжизни за любовь!  


 1922»  


К стихотворению этому мы еще вернемся – оно точно выражает смену стратегии, предпринятую Катаевым зимой 1920-21 года. А пока отметим: «трижды возвращался в дом ни со щитом, ни на щите» – то есть трижды возвращался в дом живым («не на щите»), но не победоносным, а потерпевшим поражение («не со щитом») - то есть возвращался с уже проигранных войн! Что ж это за три раза? Один из них – «с простреленным бедром»; бедро Катаеву, как хорошо известно, прострелили летом 17 года в «керенском» наступлении на Румынском фронте. Да и без этого было бы ясно, что первое возвращение в дом с войны «не со щитом» – это возвращение с Первой мировой.  

А тогда второе и третье – это возвращения в Одессу в апреле 1919 и январе 1920, возвращения из двух проигранных белых кампаний; участие в обеих для Катаева строго зафиксировано бунинскими материалами.  

А раз так, то для возвращения из Красной Армии в Одессу летом 19 года места в этом перечне нет вовсе – оно было бы четвертым (третьим по счету из четырех возвращений)!  

Все. Историю о том, что Катаев успел послужить в РККА, можно с облегчением похоронить раз и навсегда, окончательно и бесповоротно; ни за страх, ни за совесть, ни для каких других причин в ряды красных он не замешивался. Он сам расписался в этом в собственных стихах – расписался, конечно, только для тех, кто знает о его участии в противобольшевистских кампаниях под Одессой весной 1919 и осенью-зимой 1919/ 1920 годов…  


 «…в дуэли бронепоездов:  

 - Полжизни за Московский Кремль!  

 - Полцарства за Ростов!»  


Перейти на страницу:

Похожие книги

Что такое литература?
Что такое литература?

«Критики — это в большинстве случаев неудачники, которые однажды, подойдя к порогу отчаяния, нашли себе скромное тихое местечко кладбищенских сторожей. Один Бог ведает, так ли уж покойно на кладбищах, но в книгохранилищах ничуть не веселее. Кругом сплошь мертвецы: в жизни они только и делали, что писали, грехи всякого живущего с них давно смыты, да и жизни их известны по книгам, написанным о них другими мертвецами... Смущающие возмутители тишины исчезли, от них сохранились лишь гробики, расставленные по полкам вдоль стен, словно урны в колумбарии. Сам критик живет скверно, жена не воздает ему должного, сыновья неблагодарны, на исходе месяца сводить концы с концами трудно. Но у него всегда есть возможность удалиться в библиотеку, взять с полки и открыть книгу, источающую легкую затхлость погреба».[…]Очевидный парадокс самочувствия Сартра-критика, неприязненно развенчивавшего вроде бы то самое дело, к которому он постоянно возвращался и где всегда ощущал себя в собственной естественной стихии, прояснить несложно. Достаточно иметь в виду, что почти все выступления Сартра на этом поприще были откровенным вызовом преобладающим веяниям, самому укладу французской критики нашего столетия и ее почтенным блюстителям. Безупречно владея самыми изощренными тонкостями из накопленной ими культуры проникновения в словесную ткань, он вместе с тем смолоду еще очень многое умел сверх того. И вдобавок дерзко посягал на устои этой культуры, настаивал на ее обновлении сверху донизу.Самарий Великовский. «Сартр — литературный критик»

Жан-Поль Сартр

Критика / Документальное