Гражданская война Валентина Катаева

– это,  стало быть, воспоминание о какой-то дуэли между «Новороссией» и красным бронепоездом (явление нередкое в бронепоездных боях, и при этом самая страшная переделка, в которую может попасть бронепоезд; Катаев, как мы помним, на «Новороссии» командовал передовой бронебашней, так что неудивительно, что эта дуэль врезалась в его память). «Полжизни за Москву» – это  вопит бронепоезд ВСЮР, «полцарства за Ростов» – красный бронепоезд.  

Кстати, а в каком чине Катаев служил на бронепоезде? Перед демобилизацией с Первой Мировой он узнал, что ему присвоен чин подпоручика, но так и не успел получить погоны и ушел на демобилизацию прапорщиком. В деникинских войсках, как известно, по довольно раннему приказу самого Деникина все прапорщики автоматически становились подпоручиками, и звание «прапорщика» упразднялось, так что во ВСЮР Катаев изначально, уже весной 19 года, оказался подпоручиком  (так сказать, «дважды подпоручиком»).  В чинах, однако, во ВСЮР  росли быстро: Деникин принципиально не давал за братоубийственную войну русские ордена – боевые заслуги награждались исключительно повышением в чинах, откуда и стремительный рост многих офицеров в чине (но не в должности!). Если Катаев умело командовал своей бронеплощадкой (да еще и головной) в течение трех месяцев, то к январю 20 года он, скорее всего, должен был стать поручиком, а то, глядишь, и штабс-капитаном…  

О тифе, скосившем Катаева в начале 1920 и положившем конец его боевой работе в составе ВСЮР, мы узнаем и из других текстов, прежде всего из “Травы забвения”; тут выясняется, что второй и окончательный приход в Одессу красных 7 февраля Катаева и застал лежащим в этом тифу, да еще в самом его разгаре - в бреду, в госпитале – так что эвакуироваться Катаев не мог,  даже если хотел (точно так же не смог из-за тифа уйти от красных с войсками Эрдели, в которых он был военврачом, Михаил Булгаков – но он-то уйти рвался точно).  

 В «Траве забвения» Катаев как раз и описывает, как в момент прихода в Одессу красных зимой 20 года, когда Бунин покинул Одессу с эвакуацией,  он, Катаев, лежал в тифу и бредил, причем по контексту вроде бы выходит, что лежит он у себя дома, в семье; при этом в бреду ему вспоминается «сыпнотифозная Жмеринка моих военных кошмаров».  

Так. Стало быть, тиф его свалил в Жмеринке, и именно там его  (а формально говоря, Кутайсова из рассказа «Раб») «санитары вынесли на носилках из вагона (бронепоезда)» и увезли на автомобиле в тыл.  

Согласно той же «Траве Забвения», при послевоенной встрече Катаева с Верой Буниной та ему сказала, что когда они, Бунины, собирались эвакуироваться, то уже знали, что он лежит в госпитале в сыпняке, но идти туда проститься не посмели, боясь заразиться. «Иван Алексеевич даже порывался поехать к Вам в госпиталь».  

Так. Стало быть, к моменту прихода красных еще не в семье он лежал, а в госпитале. А почему при описании своего тифозного бреда он расставляет акценты так, что можно  подумать, что в семье (хотя прямо этого нигде  не сказано)? А потому, что «госпиталь» - это военное учреждение, иначе стояло бы «больница». Командира бронеплощадки, подхватившего тиф, военные санитары вывезли, как и положено обращаться с человеком такой должности, прямо с его бронепоезда  в одесский госпиталь; там он и лежал накануне прихода красных, что ничем особенно хорошим с их стороны ему не грозило. И, как видно, когда эвакуация была уже объявлена и сомнений в участи города не оставалось, родные из госпиталя забрали его домой.  

Все это очень живописно и откровенно описано в рассказе Катаева «Сэр Генри и черт», которому прямо так и придан подзаголовок в скобках – «Сыпной тиф». Опубликован он в 1922 году; на откровенность Катаев пустился потому, что по самому его рассказу было совершенно невозможно определить, на какой стороне воюет герой  и чего он боится в конце.  

Здесь снова перед героем проносятся воспоминания о бронепоезде, о том, как он подхватил в бронепоезде тиф и был вывезен оттуда на автомобиле в Одесский госпиталь (само слово «Одесса», естественно, не появляется – вместо имени стоит «родной город»):  

«Огненные папиросы ползали по перрону ракетами, рассыпая искры и взрываясь…..Железо  било  в  железо. Станции великолепными мельницами пролетали мимо окон на электрических крыльях. А меня мотало на койке, и вслед за ночью наступала опять ночь, и вслед за сном