Гражданская война Валентина Катаева

Эти вопросы не праздные, но отвечать на них надо совершенно отрицательно. Катаев, как видно по всей его жизни,  прислуживался большевикам не от ужаса, для-ради пощады, а по циничному расчету, ради сладкого куска.  Человек, продрожавший полжизни, раз и навсегда приведенный в смертный ужас большевиками, как это реально случилось со Шкловским (вот по отношению к нему та оценка, что сейчас обсуждается применительно к Катаеву, будет совершенно верной), не станет печатать "Уже написан Вертер" или давать издевательские советы Евтушенко, как надо быть проституткой по отношению к Соввласти. Кроме того, мы знаем, на какой риск шел Катаев в годы самого страшного террора сталинских времен, когда речь шла о людях, а не о коллективах. В 37 году он активно и публично выступал за то, чтобы Мандельштаму, только что вернувшемуся из ссылки с поражением в правах, это поражение скостили; Катаев был одним из трех-четырех писателей, выступавших таким образом,  и секретарь Союза писателей Ставский в своем доносе НКВД (погубившем Мандельштама) с возмущением писал, что, мол, Катаев и еще несколько человек "ставят вопрос о Мандельштаме, ставят остро". Вдове Мандельштама он помогал и позднее. В те же 37-38 Катаев хлопотал за столь многих и так, что Фадеев ему говооил: "Валя, кончай ты это дело, тебе впору за себя бояться, столько на тебя доносов, а ты в чужие дела лезешь!" В 46 году он приехал в Ленинград и открыто, на автомобиле пожаловал к Зощенко, узаконенному парии, недавно ошельмованному как последний антисоветчик и подлец площадным постановлением ЦК; перед приездом Катаев позвонил ему и сказал: "Миша. я приехал, и у меня есть свободные семь тысяч, которые мы должны пропить, как хочешь, сейчас я заеду за тобой" – это он в такой форме извещал Зощенко, в каких масштабах может оказать ему денежную помощь, а кроме того, действительно приглашал веселиться. Подкатил он к дому Зощенко в открытой машине, при двух красотках с воздушными шарами (вторая, естественно, была заготовлена для Зощенко), и закричал: "Миша, друг, едем, ты не думай, я не боюсь, ты меня не компрометируешь!" ("Дурак, - ответил Зощенко, - это ты меня компрометируешь..."; было между ним и Зощенко и другое. но сейчас нас интересует этот эпизод, как доказательство того, что Катаев не был испуган ни на всю жизнь, ни вообще). Были и другие яркие случаи... Его не напугали и не сломали. В 21 году он, выглядевший тогда, по словам Надежды Мандельштам, как "живописный оборванец", предлагал ей пари, кто из них первым "завоюет Москву". Он не хотел упастись от большевистского гнева, он хотел заработать на большевистской тупости и самоупоении. Они подняли великий вал против России -  и против Катаева как порядочного человека и гражданина России (и, специально, как "буржуя") тоже; они грозили ему голодом, смертью, тиранией, вышибанием на обочину жизни. Он не смог отстоять от них ничего вместе с другими – не по своей вине; тогда он решил по крайней мере выиграть свою персональную войну против них за самого себя. Они губили все и чуть не погубили его – он решил процветать при их владычестве, по-прежнему смеясь над ними и ненавидя их внутренне; возвыситься при них, обманув их, и хотя бы так восторжествовать над ними – втридорога продать им только слова, в то время как они думали, что он предал им душу. Но эта война должна была вестись не оружием, а хитростью и ложью. Так он ее и вел.

Судьба, точно квитаясь за пять лет старой, настоящей войны,  послала ему все, что он хотел завоевать на этой новой войне: непревзойденно крепкую и счастливую семью, успех всех видов и степеней, невероятное долголетие, богатство, славу человека, помогавшего другим, а не губившего их. С какой бы ностальгией он ни вписывал в "Траву забвения", что он, "быть может", мертв с самого 1920-го, всем этим он пользовался и наслаждался; и о нем куда больше, чем о самом Стивенсоне, можно было бы сказать знаменитыми словами Стивенсона: "радостно он жил, и радостно умер".

Но что-то всю жизнь заставляло его вновь и вновь забрасывать в океаны написанных им слов бутылки с записками о той, проигранной войне. Он не хотел не только забывать ее, он хотел дать о ней знать – тайно, подпольно – но все же дать о ней знать в своих текстах. Мы перечислили  добрый десяток текстов – от "Короленко" и "Записок о гражданской войне" до "Вертера" – в которых Катаев осторожно, но неостановимо всаживал кусочки верхушки от того айсберга, которым была его Гражданская война. Катаев даже сам в "Траве забвения"  описал эту жажду, наделив ей бандита и палача, "налетчика..., убивавшего топором целые семьи... а кроме того, добровольного палача деникинской контрразведки... Теперь его тащили из камеры для того, чтобы вывести в расход, и он... норовил как можно разборчивее, громадными буквами написать на обоях свою фамилию: Ухов. Его тащили, а он все писал, разрывая обои, одно за другим – Ухов, Ухов, Ухов, Ухов... – пока..."

ОСНОВНЫЕ ИСТОЧНИКИ.

Сочинения Валентина Катаева.

П.В. Катаев. Доктор велел мадеру пить [воспоминания об отце].