Гражданские войны

16. Созванные в это время на Марсово поле[475] для очередного наделения землею солдаты поспешили прийти еще ночью и сердились, что Цезарь медлит со своим приходом к ним. Центурион Ноний стал смело порицать их, напоминал им о положении подчиненных по отношению к властвующему, указывал, что задержка Цезаря вызвана его нездоровьем, а не пренебрежением к ним. Солдаты сначала насмехались над ним, называли его льстецом, а затем, под влиянием возраставшего с обеих сторон раздражения, стали поносить его и кидать в него камнями, а когда он бросился бежать, начали его преследовать. Он прыгнул в реку; они его вытащили, убили и труп его бросили на дорогу, по которой должен был пройти Цезарь. Друзья Цезаря советовали ему не ходить к воинам, а отступить перед этим безумным натиском, но он все же пошел, считая, что даст еще большую пищу бешенству, если не явится. Увидев труп Нония, он отошел в сторону и упрекал за убийство солдат так, как если бы оно было делом рук немногих; убеждал их быть в будущем осторожнее; затем произвел раздачу земель, предложил, чтобы за наградами приходили те, кто их достоин, и дал подарки также и некоторым не заслужившим их, сверх их ожиданий. В конце концов пораженная толпа раскаялась в своем суровом отношении к Цезарю, устыдилась и сама себя осудила: Цезаря просили выяснить все дело и наказать виновников смерти Нония. Он же сказал, что знает, кто виновен, но что наказанием им будет уже самое сознание их вины и осуждение их товарищами. Солдаты, получив прощение, почет и подарки, сразу же, в противовес к прежнему их настроению, стали восхвалять Цезаря.

17. Ограничимся этими двумя примерами тогдашнего безначалия. Причинами его было и то, что полководцы занимали свои должности по большей части, как это бывает в период междоусобных войн, не на основании выборов, а также и то, что войска набирались не по установленным издревле воинским спискам и не для нужд всей родины, служили не для общественного блага, а в интересах только тех, кто их в войска зачислял; да и им они служили, подчиняясь не силе закона, а потому, что их привлекали данные отдельными лицами обещания; и сражались они не против врагов всего государства, а против врагов отдельных лиц, не против чужеземцев, а против равноправных с ними сограждан. Все это подорвало воинскую дисциплину: солдаты считали себя не столько отправлявшими военную службу, сколько помощниками своих начальников на основе личного расположения, личного желания и полагали, что и правители нуждаются в них в личных своих интересах. Переход на сторону неприятеля, считавшийся прежде совершенно недопустимым, в это время даже удостаивался даров; так и поступали солдаты в громадном числе, а некоторые из знатных людей считали, что переход из одной партии в другую, совершенно ей подобную, не представляет собой «перебежки». Партии же были действительно вполне схожи, и никогда ни та, ни другая из них не занимала сама по себе враждебного положения в отношении римского государства как такового. Скорее предводители обеих партий представляли себе дело так, будто все они содействуют благу родины, и это в свою очередь облегчало такие «перебежки»: везде оказывалось возможным служить на пользу родине. Предводители понимали это положение и мирились с ним, зная, что они солдатами управляют не в силу закона, а скорее путем их задабривания. Таким образом, все войско было готово к смуте и к анархии, к неповиновению возглавлявшим смуту вождям.

18. А голод в это время терзал Рим: по морю ничего не доставлялось римлянами из-за Помпея; в самой Италии вследствие войн прекратились земледельческие работы. Если же что и произрастало, то шло для войска. Целые толпы занимались в городе по ночам грабежом, еще больше отягощая тем самым его положение. Делалось все это безнаказанно; молва приписывала грабежи солдатам. А народ закрыл свои мастерские и не хотел знать никаких властей; в обедневшем и разграбляемом городе не было, казалось, нужды ни в ремеслах, ни в магистратах.