Гражданственность и гражданское общество

Но в любой культуре есть не только игра и порядок, но и серьезность, нарушающая правила игры, создающая беспорядок. Хейзинга считает, что дихотомия «игра — серьезность» подвижна, не абсолютна. Игра ограничивает рамки серьезности, а серьезность налагает пределы игре. Но что значит «серьезность»? Нужно сказать, что взгляд Хейзинги на значимость игры и серьезности в культуре неоднозначен. Он сам признавался, что анализ игрового содержания современного общества изменил его точку зрения. Если в начале работы, анализируя средневековье и традиционные культуры, он считал, что игра может быть серьезной, а серьезность является своеобразной игрой, то в конце он сделал вывод, что «тот, у кого голова пойдет кругом от вечного обращения понятий игра — серьезное, найдет точку опоры, взамен ускользнувшей в логическое, если вернется в этическое» [261, с. 202], т. е. что серьезное, нравственное, есть нечто внешнее, недоступное и ограничивающее игру.

Так в чем же проблема дихотомии «игра — серьезное» (порядок — нарушение порядка)? Дело в том, что, по Хейзинге, игра лежит вне сферы нравственного. Нравственное, этическое — это уже не игра, это серьезное. Но если быть последовательным и сводить сущность культуры к игре, то логично прийти к выводу, что культура как игра лежит вне нравственного, вне добра и зла.

Думается, что это противоречие у Хейзинги не случайно. Акцентируя внимание на игровых аспектах культуры, он мыслит ее в рамках именно западной цивилизации, и в рамках логики европоцентризма приписывает это видение культуры человечеству в целом. Тот факт, что именно Запад довел самоощущение культуры как игры до своего крайнего, экстремального предела, и обусловил, на наш взгляд, мировоззренческое ядро теории Хейзинги.

Но почему он вывел нравственное за пределы культуры? Что такое нравственное в данном случае? Воплощение нравственного в культуре — это святыни, священные символы, со всей серьезностью вторгающиеся в сферу правил и норм и подминающие под себя правила игры. Когда на ту или иную сферу человеческих отношений падает свет священного, серьезного, нравственного, правила игры и устанавливаемый ими порядок теряют всякий смысл. Но сегодня Запад уже не может себе позволить вмешательства священного и серьезного, поэтому кроме правил игры во всех сферах деятельности никаких других опор у него вовсе и не осталось.

Серьезность в западной культуре разрушалась постепенно. Особую роль в этом процессе сыграла эпоха Просвещения. Вольтер, Руссо и другие просветители упорно и эффективно разрушали наличные священные символы, заменяя их другими. Достаточно вспомнить «религию разума». Но вскоре и эти символы разрушились и сменились новыми. В данном случае дурную услугу оказало Западу то, чем он всегда гордился. А именно высокий темп технологических и социальных изменений, бесконечный цивилизационный прогресс. По причине быстрой смены святыни ветшали, истончались, их воздействие ослабевало, пока они и вовсе не превратились в тени. На смену бывшей серьезности пришло «правовое общество» как высший общественный идеал, основанный на абсолютных, священных правилах игры в политике, экономике, науке и др.

Но универсализация правил игры есть результат абсолютизации рационального, что в конечном счете приводит к абсолютной несвободе. Только дух человеческий, постоянно утруждающий себя свободным выбором между добром и злом под сенью нравственных маяков и святынь, позволяет человеку утверждать свою свободу.

Можно ли жить только по правилам игры, рационально? И в этом ли заключается сущность и предназначение человека? Человек есть существо нравственное. А это значит, что источником нравственного в человеке являются высшие ценности, святыни, священные символы, и в пределе своем — Бог. Не всем Бог доступен, но для каждого он доходит через священные символы: канонизированных святых, героев, понятие Родины, «отеческих гробов» и др. Так каждое поколение видит Бога. Даже когда, при господствующем в нашей стране атеистическом мировоззрении, Бога как бы не признавали, священные символы оставались. Если пропадают в культуре священные символы, то истощается человеческое Я, и тем больше появляется места для внешних правил и условий игры, для манипуляции этим Я. Вообще, надо заметить, что все попытки рациональной парадигмы объяснить человека «снизу», с элементарных естественных оснований (биологических, игровых или экономических) в конечном счете терпят неудачу, поскольку человеческая сущность всегда оставалась за пределом самых утонченных рациональных конструкций. По большому счету сущностное в человеке, самое сокровенное всегда оставалось вне рационального объяснения и понимания.