Гребцы галеры

…Нет, галеры лучше нашей не бывало на морях,
И вперед галеру гнали наши руки в волдырях.
Как скотину, изнуряли нас трудом. Но в час гульбы
Брали мы в любви и драке все, что можно, от судьбы.
И блаженство вырывали под предсмертный хрип других
С той же силой, что ломали мы хребты валов морских.
Труд губил и женщин наших, и детей, и стариков,
За борт мы бросали мертвых, их избавив от оков.
Мы акулам их бросали, мы до одури гребли
И скорбеть не успевали, лишь завидовать могли…[2]

Звякнула последний раз струна. Разминаю уставшие пальцы. Сто лет гитары в руки не брал. Чей-то громкий шепот:

— Братцы, это ж про нас! Такое только кто-то из наших сочинить мог!

Рявкнул над головой динамик:

— Доктор Рат, Шура, Патрик. Девятнадцатая психбригада — на выезд!

Кладу тренькнувший жалобно инструмент на скамейку, подбираю и сажаю на плечо Люси, заодно допив ее пиво. Поворачиваюсь к двери, но чья-то рука в темноте удерживает меня за халат.

— Слышь, ты сам стихи написал?

— Да нет, Киплинг.

— Киплинг? Не слышал. Он кто — врач, фельдшер?

Усмехнувшись про себя, отвечаю:

— Да нет, водитель вроде.

— С какой бригады?

— Он уже умер.

— Жаль. Классный, видать, парень был. Буду мимо кладбища проезжать — отыщу могилку, выпью глоточек на помин души.

Глава восьмая

— Нет, а почему это нам? И не говорите, что все равно без дела сидим. Во-он там, с краю, у вас на «неправильное поведение» вызов лежит. Что не его даете?

— Шура, не умничай. Что дали, на то и езжай.

— Вот и дайте профильный. А то взяли моду! Мы тебе что, инфекционная перевозка?

Павел Юрьевич возник из ниоткуда, посыпая пеплом бумажки, разложенные на диспетчерском столе.

— А разве нет? Психические болезни определенно заразные. Кто в этом еще сомневается — может на тебя посмотреть. Какого рожна раскипятился?

— Да вы гляньте! А наш больной ждать будет! Что он там за это время наделать успеет — одному Богу ведомо. Как не кипятиться!

— Вот и зря. Это лично я распорядился, и, будь уверен, знаю зачем. А на ваши неправильности мадам Натали съездит, она там скоро освободиться должна. Вопросы?

Я, ретировавшись из диспетчерской, потащился в гараж. Попутно сгреб со стола в ординаторской писавшую что-то Люси и запихнул ее в нагрудный карман вместе с авторучкой вниз головой. Та возмущенно заверещала, забила лапками, перевернулась с трудом, крепко поцарапав мне грудь.

— Опупел?

— Угу. Не я только. На, изучи.

Мышедоктор уставилась на полученный вызов.

— «Сывороточный гепатит». Ну, вообще — край! Дальше ехать некуда.

— Личное распоряжение старшего врача.

Рат что-то проворчала себе под нос. На букву «X», кажется. А может, и на «О». Но «X» там присутствовало. Однозначно.

Никто не любит выезжать среди ночи. Мы хоть не спали еще. А вот вставать на вызов из постели часа в четыре утра… Самый сон перед рассветом, а тут тащиться куда-то! Ладно, у наших психбригад оно, как правило, по делу белая горячка обычно к этому времени набирает максимальную силу. У детских врачей в такой час может образоваться вызов на ложный круп — спазм гортани, представляющий серьезную угрозу жизни ребенка.

А вот у линейных предутренний вызов, как они грубо изволят выражаться, «чтоб пописать не забыли». Для повышения общей бдительности. Дабы служба медом не казалась и нюх не терялся. В общем, ни за чем.

Что у кого болело — с вечера вызвали. Прочие добрые люди спят, а недобрые делом заняты. Когда рассветет, позвонят.

Причины, по которым захотелось немедленно увидеть белый халат именно в это время, — что-либо вроде: «Болит нога пятый день» — или: «Я тут на ночь давление не померила, подумала, вдруг мне плохо станет». В переводе на общедоступный язык: мне не спится и скучно — дай другим спать помешаю. Особенно бесподобна у них мотивация того, отчего днем не позвонили: «Не хотелось вас беспокоить». Услышав, это, только неимоверным волевым усилием удается подавить императивное влечение к грубейшим нарушениям медицинской этики.

Одно время я практиковал, работая по каким-либо причинам на линии, такую методу — садился напротив пациента и, глядя ему в глаза, задушевнейшим голосом проникновенно вещал: