Греческая история, том 2. Кончая Аристотелем и завоеванием Азии

Как в изображении древней истории Эфор, так в изо­бражении современной истории Анаксимена затмил другой ученик Исократа, Теопомп с Хиоса (род. около 380 г.). Его отец Дамасистрат, принадлежавший к богатой и знатной фа­милии, был изгнан за приверженность к Спарте, когда Хиос после восстания Фив в союзе с Афинами начал войну против Спарты, — и сын, еще ребенок, вместе с отцом отправился в изгнание. Однако мир со Спартою, заключенный вскоре по­сле того, дал возможность Теопомпу вернуться на родину, тем более что Дамасистрата уже не было в живых. Затем юноша в Афинах под руководством Исократа изучил ора­торское искусство. Будучи вполне обеспеченным человеком, он не имел надобности обращать свой талант в источник пропитания; зато торжественные речи, произнесенные им во всех крупнейших городах греческого мира, доставили ему славу во всей Элладе. На конкурсе, который объявила ка­рийская царица Артемисия на панегирик ее покойному суп­ругу Мавсолу, Теопомп одержал победу над первыми орато­рами своего времени. Он принимал деятельное участие и в политической жизни своего родного города, как вождь оли­гархической партии; его противником в демократическом ла­гере был здесь Феокрит, тоже талантливый оратор исократовского направления, человек из бедной и незнатной семьи, собственными силами добившийся могущества и богатства. Так как Александр при завоевании Ионии опирался на демо­кратию, то Теопомп попал в ряды оппозиции и в конце кон­цов был изгнан; тогда он обратился к Александру со своими знаменитыми „Хиосскими письмами", где с неустрашимой смелостью раскрыл те злоупотребления, которые были допу­щены правителями государства во время похода царя в Ин­дию. По реституционному указу Александра, вероятно, и ему разрешено было вернуться на родину; но во время смут после смерти Александра он снова принужден был бежать и после долгих скитаний, наконец, нашел приют у Птолемея, царя Египта.

Такой человек должен был испытывать неодолимое влечение к историографии. Вначале он пошел по стопам Фукидида; он написал продолжение его „Истории", оставшейся незаконченною, и довел рассказ до битвы при Книде, т.е. до того рокового дня, когда Эллада принуждена была поко­риться персидскому влиянию. Потом, когда Филипп наконец осуществил мечту всех истинных эллинских патриотов, ко­гда Греция была объединена и борьба с варварами возобно­вилась, — Теопомп задумал в обширном сочинении пред­ставить современникам и потомкам картину той великой эпохи, в которую он сам жил и виднейших деятелей которой знал лично. Руководящей нитью повествования была, разу­меется, деятельность Филиппа; но рамки картины раздвину­лись до размеров всемирной истории, охватившей все вы­дающиеся события, какие совершились в эту эпоху на всем протяжении греческого мира от Кипра и Египта до Сицилии. При этом он отнюдь не обращал внимания исключительно на военную историю, как поступил еще Фукидид: внутрен­няя история не в меньшей степени привлекает его внимание; особенно славился и в позднейшее время часто служил ис­точником его этюд об афинских демагогах. Большое значе­ние придавал он психологическому анализу, и в этой облас­ти он сильнее, чем какой-либо из предшествовавших ему историков. Если он при этом не раз впадал в тон проповед­ника, то это было естественно в такую эпоху, когда в облас­ти философии на первом плане стояли вопросы этики; столь же естественно и то, что ему приходится при этом больше порицать, чем хвалить. Его живой темперамент увлекал его иногда до невероятной брани и преувеличений; но он по крайней мере искренно старался равномерно распределять свет и тени и не менее беспощадно говорил всю правду или то, что казалось ему правдою, о своем герое Филиппе, кото­рого как политика ставил чрезвычайно высоко, чем о любом из своих политических противников. В свое сочинение он вставил, конечно, множество речей; не пренебрегал он также и аллегорическими мифами в манере Платона. Этот матери­ал был изложен со всем блеском исократовской стилистики, но таким пламенным языком, каким никогда не обладал учи­тель. Даже по немногим уцелевшим отрывкам можно по­нять, что это было одно из самых выдающихся, может быть, даже лучшее произведение греческой историографии.