Греческая история, том 2. Кончая Аристотелем и завоеванием Азии

Между тем в Афинах мрачные предсказания Демосфена и его друзей вызвали панику; народу уже мерещилось, что войско Филиппа подступает к границе Аттики, и потому ре­шено было для безопасности перевести в город население открытых деревень со всем его движимым имуществом. Од­нако очень скоро обнаружилось, что эти опасения были со­вершенно напрасны; Филиппу и в голову не приходило на­рушать подтвержденный клятвою мир; напротив, он прислал письмо афинским гражданам, где оправдывал свой образ действий в Фокиде.

Несмотря на это, в Афинах все еще не могли решиться признать совершившийся факт. В конце лета этого года должны были праздноваться Пифии; решено было справить празднество на этот раз с особенной пышностью под пред­седательством самого Филиппа. Со всей Греции стеклись участники к играм — только Афины не прислали обычного посольства. Это был формальный протест против принятия Филиппа в амфиктионию, и царь не намерен был молча про­глотить оскорбление. Ему стоило дать знак, и против Афин вспыхнула бы священная война, и он вступил бы в Аттику во главе союзной армии амфиктионов, потому что общест­венное мнение в Фессалии и Беотии было в высшей степени раздражено против Афин из-за помощи, оказанной ими фокейцам, а в Аргосе, Мегалополе и Мессене Афины ненави­дели как союзника Спарты. Однако Филипп не хотел дово­дить дело до крайности; он все еще не терял надежды дос­тигнуть искреннего соглашения с Афинами. Поэтому он ог­раничился тем, что отправил в Афины посольство с требова­нием удовлетворения.

Однако немногого недоставало, чтобы все-таки вспых­нула война. Толпа в Афинах была доведена радикальными крикунами до крайнего озлобления против Филиппа, Эвбул и остальные вожди умеренной партии потеряли всякое влия­ние, Эсхин принужден был сойти с трибуны при буйных криках собрания. Тогда перед народом выступил Демосфен. Он более всех содействовал усилению в Афинах нерасполо­жения к Филиппу, но он был достаточно проницательным политиком, чтобы понять, что он хватил через край и что теперь во что бы то ни стало необходимо сохранить мир. И действительно, благодаря своей популярности и своему красноречию он сумел убедить народ, что не стоит из-за „тени в Дельфах" вовлекать Афины в войну с половиной Эл­лады. Итак, Филипп был признан членом Совета амфиктио­нов, и отныне Афины снова стали посылать своих делегатов на собрания в Дельфах и у Фермопил. Опасность была уст­ранена — правда, ценою нового унижения, которого при не­котором благоразумии можно было избегнуть.

Филипп достиг всего, ради чего он взялся за оружие. Он владел Фермопилами, т.е. воротами в Среднюю Грецию, пе­ред которыми афиняне шесть лет назад преградили ему путь. Отныне он каждую минуту мог в случае надобности двинуть свои войска в Беотию или Аттику. Разрушение фокейского разбойничьего государства, чего Фивы не сумели добиться путем десятилетней борьбы, было достигнуто без единой битвы. Афины были унижены; они принуждены были усту­пить по всем спорным пунктам. В Совете амфиктионов Фи­липп, как владыка Македонии и Фессалии, располагал большинством голосов; и если до сих пор этот совет полити­чески имел ничтожное значение, то под руководством такого государственного человека „тень в Дельфах" должна была облечься в плоть. Если со времени своих побед над Ономархом и Олинфом Филипп был неограниченным властелином Северной Греции, то теперь он приобрел руководящее влия­ние и в Средней Греции. Он уже теперь был, без сравнения, самым могущественным государем эллинского мира; теперь он мог приступить к осуществлению более высокой цели — к объединению всей нации под своим главенством.

ГЛАВА XIII. Объединение Греции

Партикуляризм был врожденным грехом греческого на­рода. Каждый город, как бы мал он ни был, хотел устраивать свои дела вполне самостоятельно по собственному усмотре­нию, и всякое ограничение этого суверенитета чувствова­лось как невыносимый гнет. Грек V века совершенно не был в состоянии представить себе, чтобы могло существовать государство — по крайней мере свободное греческое госу­дарство, — которое состояло бы из нескольких городов; да­же политическая теория еще следующего века, даже Аристо­тель рассматривают город и государство как тождественные понятия (выше, с.286). Правда, с течением времени станови­лось все более очевидным, что самовластная единичная об­щина совершенно не в состоянии осуществлять даже только главную цель государства — защищать свою территорию против внешних нападений, и таким образом естественный ход вещей заставлял города соединяться друг с другом. Но эти союзы, основывались ли они на равноправии всех членов или на подчинении всех остальных наиболее могуществен­ному городу, оставались механическими агрегатами госу­дарств, были лишены внутреннего единства и при первом случае готовы распасться на свои составные части. Даже ат­тическое государство не пошло дальше первых шагов к ис­тинно органическому слиянию объединенных в нем общин.