Греческая мифология, сформировавшая наше сознание

В блестящей монографии о Прометее в период Античности и после нее Кэрол Догерти взялась исследовать восприятие мифа с помощью художественного изображения благородного и непокорного героя в эпоху романтизма[18]. Такой выбор отправной точки отражает важную истину, но в то же время вводит в заблуждение. Романтизм, несомненно, создавал условия, в которых Прометей мог бы достичь небывалого прежде статуса иконы, однако к тому времени утекло много воды. С поздней Античности до Возрождения Прометей, чей образ покорял воображение, был не байроническим героем, а творцом, мастером, «антрополепом» – тем, кто вылепливает человеческие фигуры, а затем оживляет их.

Внутри всеобъемлющего позднеантичного проекта по внедрению классической (языческой) мифологии в христианское мировоззрение история Прометея была головоломкой особого рода. Как увязать его роль творца с аналогичной ролью Бога, создавшего Адама и вдохнувшего в него жизнь? Для христианского писателя из Карфагена Тертуллиана (ок. 160–240 гг. н. э.) существовал лишь один ответ: verus Prometheus, «истинный Прометей», и был всесильным Господом Богом, вылепившим человечество из земли[19]. Столетие спустя другой христианский автор, выходец из Северной Африки Лактанций, изобрел собственный способ отодвинуть на второй план заслуги Прометея относительно божественного акта творения: Прометей отличился лишь в искусстве создания статуй, а единственный подлинный создатель настоящих человеческих существ – христианский Бог[20]. Процесс очеловечивания Прометея с одновременным признанием его потрясающих даров продолжил Аврелий Августин (354–430), который заявлял, что Прометей был смертным, «считавшимся величайшим учителем мудрости»[21]. В течение всего средневекового периода подчеркивался скорее человеческий, нежели божественный, статус Прометея и одновременно отмечалось его мастерство скульптора. Значимым стал момент, когда писатель XII века Петр Коместор предложил альтернативную интерпретацию мифа о сотворении человечества Прометеем: либо он создал автоматы – ходячие статуи, – либо подарил людям цивилизацию[22]. Живописное изображение «антрополепа» Прометея, включающее представление о титане как об астрологе, появилось в так называемой «Флорентийской картине-хронике» – серии рисунков Мазо Финигерры (ок. 1470–1475). За всеми этими подходами стоит идея о том, что Прометей – это прообраз христианского Творца, однако особый статус последнего не ставится под сомнение.

Прометей. Фрагмент «Флорентийской картины-хроники» Мазо Финигерры. Лист 13. Ок. 1470–1475 гг.

The British Museum, London. Photo The Trustees of the British Museum.

Рассмотренные нами подходы можно объединить под широким понятием «эвгемеризм» – этот термин исследователи применяют к интерпретациям, согласно которым образы богов вырастают из личностей смертных людей, а деяния их отражают подлинные события реального мира. (Эвгемер был греческим писателем – основоположником этого принципа.) Не меньшее влияние в период Средневековья имел и другой взгляд, аллегорический: он предполагал, что цель интерпретатора – открыть истинное значение, которое прячется под кажущимся. Классический пример мы видим в обширном мифографическом исследовании итальянского гуманиста и писателя XIV века Джованни Боккаччо «Генеалогия языческих богов». Вначале автор обращается к древним записям (Сервия и Фульгенция): согласно им, мастерство Прометея в создании неодушевленной фигуры привлекло внимание Минервы (Афины), и та препроводила его на небо, где он смог бы найти все необходимое, чтобы завершить начатое[23]. Там Прометей приложил стебель фенхеля к колеcу повозки солнечного бога Феба, получил огонь и принес его на землю, желая вдохнуть жизнь в созданную им фигуру человека. Вот и весь миф; а далее – о том, в чем Боккаччо увидел аллегорию. Ведомый мудростью (= Минервой) Прометей взял с неба ясность истины (= огонь) и поместил ее в тело, которое вылепил, подарив тем самым человечеству здравомыслие вместо звероподобия. Что до наказания в Кавказских горах, то это, согласно Боккаччо, аллегорическая отсылка к одиночеству Прометея, в котором его одолевали возвышенные и трудные мысли, – такой смысл лежит в основе образа терзания орлом. Аллегорическая интерпретация мифа о Прометее имеет долгую и замысловатую историю и не во всем сильна с точки зрения морали. В своей авторитетной работе «Мифологии» итальянский мифограф XVI века Натале Конти рассматривал Прометея как символ ереси протестантизма в противовес геральдическому орлу, избранному Священной Римской империей в качестве своей эмблемы[24].

Гигантский фенхель на Крите

Photo Universal Images Group North America LLC / De Agostini / Alamy Stock Photo.