«Прометей» был опубликован в 1816 году – тогда Байрон, Перси Биши Шелли и его жена Мэри провели чрезвычайно ненастное, однако творчески насыщенное лето на вилле Диодати неподалеку от Женевского озера. Супруги Шелли, как и Байрон, внесли заметный вклад в продление жизни мифа о Прометее.
Если говорить о Перси Биши Шелли, то необходимо назвать его лирическую драму «Освобожденный Прометей» (1820), которая является одновременно и переложением, и радикальным переосмыслением принципов Эсхила. Тогда как греческая пьеса начинается с первых минут страданий Прометея, Шелли уносит нас на тридцать тысяч лет вперед – в будущее, где титан все так же обездвижен и так же страдает. Но не все остается прежним. Юпитер / Зевс – все еще заложник своего зла, однако меняется образ мыслей Прометея. Он взял назад проклятия, адресованные верховному богу Олимпа, и теперь грезит идеальным миром, в котором на место тирании и мщения придут свобода и равенство. Что касается надежды, то в этой новой оптимистичной картине мира ее испытывают и сам Прометей, и человечество, за которое он борется, – причем надежда эта не слепая. Подлинным блаженством было бы жить на заре
Куда менее благостными выглядят перспективы человечества, обрисованные в сенсационном романе Мэри Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей» (1818). На поверхностном уровне Прометею в книге соответствует Виктор Франкенштейн, чье высокомерное, отсылающее к Фаусту научное знание подталкивает его к тому, чтобы искусственно создать человека, а затем «вдохнуть искру бытия в безжизненное нечто, лежащее у моих ног»[34]. Однако монстр, сотворенный ученым, олицетворяет собой другие аспекты мифа о Прометее – в духе скорее Эсхила и Платона, нежели Овидия и Эзопа. Из повествования следует, что выйти монстру из его первобытного состояния отчасти помогает оставленный бродягами костер, на который натыкается чудовище. Огонь впечатляет его, и монстр на собственном опыте знакомится с его свойствами, его преимуществами, способами сохранить его и, в конце концов, с тем влиянием, которое он оказывает на человеческое общество, – и созидательным, и разрушительным[35]. Как было точно подмечено, «размышления Мэри Шелли над творческим процессом обнажают темную изнанку призрачных видений о перекроенном человеке, которые разожгли воображение мифотворцев романтизма»[36]. Когда она и Перси сидели в доме у камина, вид пламени, должно быть, положил начало любопытной беседе.
Лоренц Класен (?). Карл Маркс в роли Прометея. 1843 г.
Musée Carnavalet, Histoire de Paris.
Героизм Прометея принял совершенно новый оборот позже, начиная с XIX века, когда титана стали ассоциировать с системой идей, связывающих развитие промышленных технологий с продвижением социалистических идеалов. В предисловии к своей докторской диссертации Карл Маркс описал титана как «самого известного святого и мученика в философском календаре»[37]. Вскоре после этого он сам оказался в роли Прометея: закрытие его «Рейнской газеты» спровоцировало появление карикатуры, изображавшей теоретика привязанным к печатному станку, при этом печень его клевал (прусский) орел, а у его ног группа океанид, напоминающих вагнеровских нимф, молила об освобождении пленника. Прометей больше не был изолированным от всех героем-индивидуалистом, каким его задумывал Байрон или переосмыслила Мэри Шелли в личности Виктора Франкенштейна; теперь он представал как собирательный образ социально вовлеченной личности, ставящей превыше всего благополучие человечества. Этот образ страдающего пролетарского героя сохранился и в эпоху Германской Демократической Республики, как видно из поэмы Хайнца Чеховски «Прометей» (1963) – там титан прикован цепями к котлу на фабрике и отмахивается от орла палкой для перемешивания[38].