Грех и чувствительность

Он позволил, чтобы последнее слово осталось за нею. Это казалось важным, но, увидев сомнение и тревогу в его глазах, она поняла, что убедить его не удалось. Она попыталась максимально доходчиво объяснить ситуацию, но без особого успеха. Ее понимал только Валентин, но его мнение вряд ли можно было принимать в расчет.

Слезы катились по щекам Элинор, когда она, спотыкаясь, вошла в гостиную и, к удивлению тети, уткнулась в ее плечо и разрыдалась.

— Извини, — пробормотала она.

— Ах, Боже мой, а я забыла взять с собой носовой платок, — сказала тетушка, потрепав ее по спине. — Поплачь, Нелл. Похоже, тебе это нужно.

— Я не собираюсь плакать. Лучше кого-нибудь ударить.

— Надеюсь, не меня. Догадываюсь, что тебе хотелось бы стукнуть Мельбурна, но не советую — он довольно сильный!

— Нет, не его. — Элинор утерла слезы и выпрямилась. — Откровенно говоря, я и сама не знаю, кого надо стукнуть. В том, что ничего не получается так, как хотелось бы, винить некого, кроме себя самой. Но я все равно не сдамся и не стану, вести себя только так, как мне велят. Это просто несправедливо.

Глэдис взяла Элинор за руку, подвела к кушетке и усадила, потом налила им обеим чаю, который принес Стэнтон.

— Я, пожалуй, воздержусь от комментариев, пока не пойму, о чем, черт возьми, идет речь.

Икнув, Элинор отхлебнула глоток чаю.

— Извини, тетя Тремейн. Просто на меня свалилось сразу так много проблем, что я…

— …запуталась в них. Ты должна рассказать все мне. Я пойму.

— Ладно. — Элинор вздохнула и снова отхлебнула чаю. Ей действительно хотелось поведать обо всем тете. Кроме Деверилла, она больше не могла никому доверять. Еще Барбара была немного посвящена.

Тетушка глядела на нее добрыми голубыми глазами. Глэдис Тремейн была образцовой леди. Она любила своего мужа, хотя по статусу он был ниже ее, и ни до, ни во время, ни после их брака, насколько было известно Элинор, тетушка не взглянула ни на одного мужчину, кроме него. И уж наверняка она никогда не испытывала искушения поцеловать какого-нибудь повесу, хотя Элинор надеялась, что Глэдис поймет побуждавшие ее к этому причины.

— Я представила братьям «декларацию независимости», — начала она.

— Пип сказала мне об этом. Какого рода независимость ты имеешь в виду?

— Независимость от Гриффинов. Я заявила, что хочу найти себе мужа без их помощи или вмешательства, и что я буду поступать так, как захочу, и общаться с теми, с кем пожелаю. И одеваться буду так, как мне нравится.

— А Мельбурн с этим не согласился?

— Нет, почему же. Он согласился.

— Вот как? Значит, проблема, возможно, в том, что полученная свобода не доставляет тебе удовольствия?

— Нет, дело не в этом.

— Дорогая моя, боюсь, что мне потребуется дополнительная информация, чтобы я смогла тебе посоветовать что-то или помочь.

— Мне очень хотелось бы объяснить все тебе, тетя. Я получила возможность делать то, что хочу, но не знаю, как это делать, и не очень представляю даже, чего именно я хочу.

— Ты обедала с маркизом Девериллом без дуэньи. Мне это кажется проявлением свободы, Нелл.

— Я так не считаю. С Девериллом… Он действительно говорит в моем присутствии о таких вещах, о которых большинство мужчин говорить не станут. Но он лучший друг Себастьяна и знает правила.

— Сомневаюсь, — покачала головой тетушка Тремейн.

— Правила поведения по отношению ко мне, установленные Себастьяном, Шеем и Закери.

— Ты хочешь сказать, что чувствуешь себя слишком… защищенной в присутствии Деверилла? — усмехнулась Глэдис. — Вот уж никогда не думала, что произнесу слова «защищенный» и «Деверилл» в одной фразе. Как странно!

Возможно, это началось именно так, но потом все стало по-другому. После того как он ее поцеловал. Несмотря на то, что в разговорах Валентин словесно заигрывал с ней, он пообещал, что ничего неожиданного с ней не случится, а ей, пропади все пропадом, как раз хотелось, чтобы случилось.

Элинор попыталась взять себя в руки. Вот полюбуйтесь: одна мысль о нем и его теплых губах отвлекает ее не только от разговора, но и от более важных целей. Она теряет логическую нить своего рассказа.

— Мне кажется, у меня не получится объяснить вразумительно, — с грустью сказала она. — Я знаю, что, в конце концов, причем довольно скоро, я нечаянно преступлю границы свободы, обозначенные Себастьяном, и он положит конец всей этой затее. Но пока у меня есть свобода, я не знаю, как ею распорядиться. Как извлечь максимальную пользу из отпущенного мне времени, не обидев и не разочаровав своих братьев, особенно Себастьяна. Этого я тоже не хочу.

— Это трудная дилемма. За свободу, насколько я понимаю, всегда приходится платить.

— То же самое говорит Деверилл.

— Значит, он человек здравомыслящий, — сказала тетя Тремейн, приподняв бровь. — Это меня немного удивляет.

Да, это и впрямь было удивительно. Умение Валентина сопереживать и понимать поражало Элинор. Ей почему-то казалось, что если рассказать об этом кому-то еще, все сразу же вернется на свои места и маркиз снова станет, кем и был — пресыщенным циничным повесой, каким его считали все окружающие. А ей не хотелось, чтобы это произошло.